ЭТНОС. Часть первая. Парадигма - Павел Иевлев

— Его Светлость граф Михаил Док Морикарский! — объявляет дрожащий от волнения детский голос, грохочут стулья, и когда я захожу в класс, все уже стоят, глядя на меня выпученными от усердия глазами.

Полсотни подростков, одетых в одинаковую простую, но качественную одежду. Первое, что начал выпускать здешний, пока ещё небольшой пошивочный цех. Там я уже был, там меня вот так же ели глазами девушки-швеи. «Производство средств производства» называет это Фред, и рабочая одежда в список входит. И обувь. Большинство этих ребят здесь обулись чуть ли не впервые в жизни. Во что-то, кроме лаптей на обмотках, я имею в виду. Сапоги тут справляют мужчине на свадьбу, и он их в идеале носит до конца дней своих.

— Её Светлость графиня Нагма Док Морикарская! — и в выпученных глазах учеников «Школы искусств» разливается обалделое восхищение.

В здешних причудливых и неудобных платьях есть своё очарование. Природное обаяние моей белокурой девочки они превращают в нечто умопомрачительное.

Нагма немного теряется от такого потока внимания, но быстро берёт себя в руки и делает лёгкий реверанс, невольно приводя аудиторию в окончательный шок и трепет. Их поприветствовала целая графиня!

А уж когда краснеющий, бледнеющий и дышащий через раз преподаватель (сам чуть старше учеников) объявляет, что её светлость соблаговолила почтить находящуюся под её патронажем школу личным уроком рисования, я с тревогой осматриваю аудиторию в ожидании обмороков. Но крестьянские отпрыски, к счастью, не подвержены нервическим припадкам.

— Садитесь, дети! — строго говорит Нагма, непроизвольно копируя школьную учительницу, и сама начинает хихикать: она тут самая младшая. — Сегодня я покажу вам, как рисовать человека! Итак, начнём с овалов…

Я улыбаюсь, вспоминая, как показывал эту схему в холодном заброшенном замке совсем другого мира малолетней чумазой девчонке из горного кыштака, с трудом царапавшей на стенке слово «каза». Сложно увидеть её в этой юной графине, но она ещё там. И это, наверное, хорошо.

Нагме захотелось посмотреть на школу имени себя, Джулиана, к моему удивлению, эту идею горячо поддержала:

— Отличная мысль, я как раз хотела предложить что-то в этом роде. Одна из самых больших проблем в массовом образовании — падение лояльности. Образованная молодёжь теряет ориентиры — традиционный уклад они уже переросли, неграмотные родители перестали быть моральным авторитетом, при этом они ещё слишком молоды для самостоятельного осмысления. Визит графской семьи — именно то, что нужно. Немного вдохновляющих речей — и они ваши.

— Не владею искусством пропаганды, — открещиваюсь я.

— И не нужно, — настаивает Джулиана, — времена тут пока простые, люди небалованные. Знаешь, в чем их главное отличие от нас?

— В недостатке личной гигиены?

— Им критически важно быть частью сообщества. Времена индивидуализма наступят не скоро, в эту эпоху человек, оставшийся один, — мёртвый человек. Изгнание из общины — худший вид казни. В одиночку не добыть еды, не построить жилища, не выжить. Одиночка — жертва, за него никто не вступится. Он лишён перспектив, он не может создать семью, обрести собственность, потому что всё это только для общин. Его жизнь окончена. С этой точки зрения, молодёжь, выдернутая нами из сёл, чертовски уязвима. Они не понимают, на каком свете находятся. Всё, что тебе нужно, Док, — сказать им: «Вы не сами по себе. Вы — мои». И они — твои.

И вот мы с Нагмой ездим в лёгкой коляске — ещё один демонстрационный образец, которому вскоре предстоит потеснить тяжёлые тихоходные кареты, — из одного «Михайловского ученичества» в другое. Коляска имеет рессоры и дисковые сухие амортизаторы, ехать на ней гораздо приятнее, ход плавный, а главное — её легко тянет одна лошадь, когда на карету надо минимум три. Немалое сокращение нагрузки на тягловый парк — пока не придёт время моторов.

Граф я декоративный, управляют моими владениями неизвестные мне люди с непонятными мне целями — Мейсер привёз целую кучу каких-то спецов, которых мне даже не представили. Поэтому светить рожей в заведениях имени меня любимого — практически единственная моя функция. Нагма хоть показательные уроки рисования проводит, а я так, бровями шевелю многозначительно. И речи говорю. Кроткие, я не Цицерон. Зато не по бумажке — от готовых мотивирующих спичей, подготовленных пиарщиками Джулианы, я отказался. Не знаю почему. Как-то нечестно это, что ли. Не спрашивайте.

— Вы — люди графа Морикарского. Мои люди, — заканчиваю я каждое краткое обращение, объясняющее этом зародышу пролетариата, что они и зачем.

Они ещё не вполне осознали, что не вернутся к сохе, что жизнь их поменялась навсегда, что на их плечах поднимется будущее, к которому они совершенно не готовы. Я даю им такой простой и примитивный ответ на всё. Но им хватает. Странно видеть, каким восторгом наполняют их эти слова. Права Джулиана, им важна принадлежность. Они, как Нагма, больше всего боятся остаться одни. Я обещаю им, что этого не будет, хотя от меня вообще ничего не зависит. А они боготворят меня. И трижды боготворят Нагму, сходящую к ним, как ангел с небес, в сиянии белокурых своих локонов.

Сначала чувствовал себя самозванцем, потом привык.

* * *

Предприятия здешние размером с небольшую мануфактурку. Много если на сотню человек персонала, и тот недоукомплектован. Сделаны «на вырост». Я их «показываю» Императору, выгуливая Его Величество на той самой коляске. Слово «показываю» беру в кавычки, потому что на самом деле ни хрена не понимаю в происходящем. Но я здешний феодал, мне положено. К счастью, с нами ездят Фред и Мейсер, а я так, двери распахиваю с приглашающим жестом. Коляска пока одна, демоверсия, поэтому начальство верхами, но они, вроде, умеют. Надо бы и мне, что ли, научиться, а то что я за граф такой? Стыдобища.