Резюме сортировщика песчинок - Любовь Александровна Афоничева

Теодора Лал рассказывала о своей матери – то, что казалось ей особенно важным, и то, что не мог бы рассказать нам никто другой. Остальные помогали с узкоспециальными знаниями, которые требовалось вложить в будущих наномехов. Ро слушал – и сразу же набрасывал черновик. Но меня к кубу не подпускал.

Кажется, на третий день я возмутился: какого лысого мантикора я днюю и ночую там, где моя помощь, похоже, совсем не требуется? Ро только отмахнулся:

– Не суетитесь, Эф_Имер. Просто слушайте пока, а я еще выжму из вас все соки.

– Когда?

– Когда зайду в тупик.

О, в тупик мы заходили не раз. Вместе. Если, конечно, я все правильно помню…

Хотя уж чего-чего, а поводов для сомнений у меня достаточно. Когда я пытаюсь восстановить в подробностях отдельные моменты и фрагменты разговоров, память то и дело пытается подсунуть мне какую-нибудь дезу. То на круглом лице Теодоры Лал вдруг оказываются подвижные, будто живущие своей отдельной жизнью брови Яэль Пур_Ги. То мне слышится, как Бо Север поет колыбельную. Хотя я практически уверен, что он этого не делал. Возможно, пел Ро… или Лал? Или вообще никто? Может, эта колыбельная мне просто померещилась от истощения и хронического недосыпа?

Мы с ментором редко спали одновременно. Иногда я убредал в маленькую круглую комнату за почти незаметной дверью и отключался на кровати Ро. Иногда меня вырубало прямо на полу, перед работающим кубом. Пока получалось писать, я старался не спать совсем. Но рано или поздно все равно наступал момент, когда получаться переставало, и я убредал в маленькую круглую… впрочем, я повторяюсь. Наматываю круги около тех воспоминаний, в которых более-менее уверен.

Помню, как обновлял защитную пленку на зубах и наносил на лицо крем, удаляющий щетину. Но не помню, случилось это один раз или повторялось каждый день.

Помню, что нам доставляли еду. Но не помню, как часто. И была ли она вкусной.

Еще совсем не помню того момента, когда разговоры и консультации закончились и мы с Ро остались вдвоем. Хотя он точно был, этот момент. И как-то они все со мной попрощались: и Север, и Альба, и Лал, и Пур_Га. И я с ними как-то попрощался. Подозреваю, что даже вежливо. Я такой вежливый юноша в последнее время, что самому противно.

Хотя, раз уж я все равно этого не помню, кто мешает мне вообразить, что я им всем изящно нахамил? Никто. В конце концов, и Ро ведь отбросил свою холодноватую вежливость. И даже, по-моему, обзывался… Или я снова додумываю недостающие детали? Были они или не были – подколы на тему того, что с волосами я был изобретательнее? В принципе, так я мог подначивать и сам себя…

Но один разговор насчет волос, по-моему, все-таки был. Когда мы с мехиментором дружно, плечом к плечу, зашли во второй тупик… или уже в третий? Не помню. Но мы точно сидели, меланхолично наблюдая за тем, как мехозяйка мастерской подстригает траву на любимом газоне Ро. Он мне так ни разу и не позволил там поваляться… вроде бы.

Мехозяйкой, кстати, оказался тот самый стоявший в нише объект, на который я обратил внимание в первое утро.

Большую часть времени она спала. А когда первый раз вышла из своей ниши, я помянул лысого мантикора и отскочил к дверям. Ро, этикин сын, даже не улыбнулся. Хотя смешной ведь был прыжок…

Но меня опять мотает по хронологии. А я ведь пытался вспомнить разговор об отрезанном хвосте… Ну как «разговор» – мы бросали случайные слова, будто плоские камушки по воде. Это немного отвлекало от мыслей о собственной бездарности. Начал, кажется, Ро:

– Есть ощущение, что я теряю адекватность. Причем с пугающей скоростью. Знаете…

Хотя нет, тут он, вроде бы, уже начал мне «тыкать».

– Знаешь, я периодически забываю, что тот рыжий, с хвостом и постоянной ленивой издевочкой в голосе, – это ты.

– Что ж… больше не буду так радикально менять прическу.

– Считаешь, дело в этом? Кстати, хотел спросить: зачем ты их отрезал? Волосы. Сначала я просто удивился… ну так, между делом. Мало ли какая новая причуда. Потом, после твоего рассказа об этих… я-втором и я-третьем – решил, что так ты от них пытался… дистанцироваться. И вот интересно, угадал или нет.

– Не-а, не угадали. Хотя кое-какая связь есть. Это мне… один хомопластик посоветовал. От кошмаров.

– Помогло?

– От кошмаров? Как ни странно, да.

– Прозвучало так, будто от чего-то другого – не помогло.

Я пожал плечом.

Какое-то время мы молчали. Я помню, как от прикосновения мехозяйки длинные травинки становились короткими. Это усыпляло. Пожалуй, какая-то часть меня уже спала, когда я сказал:

– Все это, конечно, мило. Прохладные ладошки. Приятельский треп. Пироги и колокольчики. Лиловые изобразы. Что-то там еще… Но тому, с длинным хвостом, жилось легче. Без этого слогана на каждый день: «Утрись и думай лучше».

Мехозяйка укоротила последнюю травинку и отправилась обратно в свою нишу. Ро потер глаза, распустил тяжелый узел волос на затылке. Понюхал ворот своего вубизона. Потом подытожил:

– Я посплю, наверное. И ты попробуй. А утром… будем думать лучше.

Насчет этого разговора я практически уверен.

Практически уверен, что он был.

Во всяком случае, «утрись и думай лучше» потом еще всплыло. В такой момент, который трудно забыть, – когда я наорал на ментора.

Что-то с Ро случилось тогда… Взбесился или отчаялся. Или все вместе. Но он взял – и стер три строки, три очень важные, можно сказать, ключевые, л-л-лысый мантикор, строки формул, над которыми мы сидели… сколько? Семь часов или пятнадцать? Не помню. Долго. До деревянных ног. До того состояния, что сломаться казалось проще, чем разогнуться. А он…

Сейчас я думаю, что Ро и не взбесился, и не отчаялся. Просто увидел, что мы снова дружно бредем в тупик. Потому что, когда я наорался – довольно быстро, кстати, не было у меня уже сил на такие энергоемкие упражнения, – он только и сказал грустно:

– Утрись и думай лучше.

Не помню, извинялся ли я потом. Вряд ли.

Но вряд ли мои извинения были нужны Ро, насколько я успел его узнать.

Хотя… можно ли сказать, что я успел его узнать? Что интересного о нем я сумею сейчас выловить из акварельного тумана, заполняющего мою голову?

Что лучше всего ему думается, когда он валяется на