Астрофобия - Влада Ольховская

корабля. В тот день мы узнали, почему именно в технические отсеки старых кораблей запрещено соваться молокососам до шестнадцати. Перепуганный Соркин тогда мельтешил вокруг и колол мне все стимуляторы, какие только нашел, наугад. Обратиться к врачам он, конечно же, не мог – любой из них способен был сдать меня людям, которых я через много лет заставил кричать…

Но я отвлекся, а ведь единственной ценностью моих воспоминаний была простая мысль: не умер тогда, не умру и сейчас. Я задыхался, незащищенную кожу уже покрывали ожоги, я закрыл глаза, потому что зрение во тьме потеряло смысл, и двигался по памяти, я не зря схемы изучал. Но я не сомневался: со стороны это выглядело так, будто я на прогулку вышел. Не важно, что тут аудитории нет, навык лучше не терять – только я один имею право знать, трудно мне или нет.

До ядра я все-таки добрался. Паскудно далекого от входа. Но способного обеспечить мне такой доступ, который никто и никогда не засечет. Я достал из кармана на поясе чип для беспроводной связи и осторожно начал отвинчивать защитную панель. То, что я добрался, все интриги моей вылазки не завершило. Я понимал, что, как только я уберу панель, электричество может устремиться прямиком в тот чип, который мне в мозг имплантирован, и с угольками в черепе я вряд ли долго проживу. Предугадать такое невозможно, только проверить.

Интересно, если я не вернусь, Мира скажет остальным, куда я делся, чтобы я хоть похороны нормальные получил? Или предпочтет не подставляться ради чего-то столь сентиментального?

Я сомневался, а руки все равно двигались, убирая крепления одно за другим. До момента истины оставалось три… два…

Вот зараза. Ток там все-таки был…

* * *

Сатурио Барретт предпочитал работать без напарников. В беседах с отцом он объяснял это тем, что кочевников на станции слишком мало, нужно использовать каждого из них – и отчасти это было правдой, но не всей правдой.

Просто каждый раз, когда ему выпадало работать с кем-то, он вынужден был следить, чтобы его очередной напарник не сорвался, не начал драку, не придушил кого-нибудь в темном уголке. Печальная участь старшего сына. Какие в таких обстоятельствах могут быть расследования? А вот если все то же самое происходило, пока Сатурио оставался в стороне, он всегда мог объяснить это своим отсутствием.

Хотя плохо, конечно, что младшие наглеют… Но не критично. Тут Сатурио был солидарен с отцом: десять лет на станции привьют им должную цивилизованность.

Пока же младшие ничего особенного не натворили, и Сатурио мог заняться делом. Он отправился на ферму – туда, где работал ныне покойный Ирвин Фратник.

Странное все-таки убийство. Сатурио вынужден был признать это, он ведь не первый год работал полицейским. Ирвина не просто лишили жизни, его уничтожили – с дикой яростью, при которой смерть становится лишь финальным этапом, а вовсе не целью как таковой. Его наказывали, ему мстили… даже его тело не оставили в покое, изуродовали, используя того робота!

Преступление, которое он совершил до миссии, не заслуживало такой мести. Правда, отец предполагал, что не обо всех делах Ирвина было известно полиции, однако Сатурио с такими предположениями работать не любил. Подобных догадок можно сколько угодно придумать, а нужны факты.

С фактами дела как раз обстояли не очень. Друзей у погибшего не было, хотя общение он налаживал легко. Просто еще не успел завести, не нуждался в близком круге – не думал, что однажды это понадобится. Сатурио такое не осуждал, у него и самого друзей не было. Братья и сестры не в счет, они, случись с ним что, будут говорить не правду, а то, что нужно.

Такие мысли не радовали, и Сатурио заставил себя отвлечься от них. Он направился на ферму – вот там с Ирвином точно общались!

На первых космических станциях ферм не было. Какое там, никому и в голову не могло прийти, что это вообще возможно! Изначально, пока путешествия были недалекими, продукты привозили с Земли. Когда станции отдалились, потребность в их обеспечении изменилась, и были изобретены синтезаторы пищи. Но они тоже напрямую зависели от исходных материалов, да и созданные ими блюда были далеки от тех кулинарных шедевров, которые любили показывать в фантастических фильмах прошлого. Экипаж делал основную ставку на продукты, взятые с собой, а синтезатором пользовался лишь в крайнем случае.

Сверхдальние космические станции стали намного больше и совершенней. Тогда речь впервые зашла о том, чтобы сделать их автономными в плане пищи. Сначала были изобретены фермы с возможностью выращивания овощей и фруктов. Потом добавились резервуары для рыбы. Сложнее всего дело обстояло с обеспечением продуктами животного происхождения – при том, что сотрудники в условиях искусственной атмосферы и повышенных нагрузок остро нуждались в полноценном, а не синтетическом белке.

Но ученые решили и эту проблему. Сатурио давно уже заметил: в любой сфере есть те, кто работает за деньги или чтобы просто пересидеть где-то свою жизнь с максимальным комфортом, а есть фанатики. Последних не сдерживают ни нормы, ни запреты, они несутся к новым горизонтам, не особо озадачиваясь славой, наградами или даже справедливой оплатой своих трудов.

Одним из таких энтузиастов был Игнат Лучи́нский. Он вывел несколько видов скота, пригодных для разведения и содержания на фермах, самым известным из которых стали коровы Лучинского. Невысокие, приземистые, малоподвижные, они давали больше молока, чем их земные сородичи, и очень быстро размножались. Правда, даже такую со всех сторон положительную идею долго не пускали в производство.

– А что будет с вашими коровками, если станция попадет в серьезную аварию? – язвительно интересовались противники Лучинского на очередном научном обсуждении.

– То же, что и с экипажем, – невозмутимо отвечал он. – И продукты уже никому не понадобятся.

Вода действительно точит камень, фермы приживались и развивались. К моменту запуска «Виа Ферраты» схема была четко отработана. Животные давали мясо и молочные продукты, птицы – еще и яйца, рыбы – еще и икру. Продукты жизнедеятельности животных перерабатывались в универсальное удобрение, обновлявшее почву в теплицах и оранжереях. Кулинарные машины использовали великолепные ингредиенты для того, чтобы обеспечивать экипаж нормальным питанием. Ну а остатки этих ингредиентов либо тоже шли на удобрение, либо перерабатывались в тот самый универсальный материал для синтезатора пищи, который оставался запасным планом.

Когда миссия длится десять лет и связи с Землей нет и не предвидится, продуктовая безопасность становится вопросом выживания. Так что Сатурио был согласен с Лучинским и другими генетиками… Ровно до того момента, как они додумались изменять людей, но сейчас это было не важно.

Убитый Ирвин Фратник как раз работал со станционными животными. Личный журнал он вел исправно, так что полиция почти сразу выяснила: на его работе не происходило ничего особенного. Животные не болели, и даже два перехода через кротовые норы никак на них не повлияли. Да и потом, если бы кто-то хотел избавиться от ветеринара, вряд ли он выбрал бы такой кровавый метод!

Большую часть работ на ферме выполняли роботы, люди занимали лишь те должности, где их присутствие было совсем уж необходимо. Ну и конечно, управлял фермой тоже человек. Он и встречал Сатурио у лифта, доставлявшего гостей на уровень фермы.

На эту должность назначили добровольца – хотя Сатурио до сих пор удивляло, что таковой вообще нашелся. Это в научном отделе хватало тех, кто ценил десять лет жизни меньше, чем возможность уникальных открытий. Фермеры все-таки старались держаться поближе к Земле и колониям, даже когда они годами жили на станциях, их грела мысль о том, что полноценная планета где-то неподалеку.

Так что могло сложиться и так, что должность отдали бы заключенному, но нашелся Натаниэль Ри́верти. Сатурио изначально заподозрил, что это будет странный тип, и при первой же встрече убедился в правильности своих догадок.

Начать хотя бы с того, что Натаниэль был очень молод – ему не исполнилось и тридцати. В такие годы все те маленькие праздники, которые дарит развитая колония, куда милее, чем в старшем возрасте! А он отказался от них… Причем нельзя сказать, что у него просто не было альтернатив