Воин-Врач - Олег Дмитриев

А Рысь тем временем уже орал на кого-то из своих, взлетевших в лодью и потрошивших тюки с добычей в поисках подарков:

— Куда ты паволоки тащишь, бесова душа⁈ На горбу она их домой попрёт? Лёгкое ищи да красивое, чтоб и ей под стать, и князю за питьё да слова ласковые не зазорно отдариться было!

Слетевший прямо на подставленные плечи бойцов парень босиком прошлёпал к Всеславу гордо, аж надувшись от важности, и с поклоном протянул обе руки. В одной было ожерелье из разноцветных бусин, перемежавшихся золотыми и серебряными фигурками птичек и лошадок. В другой — не то венец, не то ободок для волос, узорчатый и с каменьями.

— Держи, Дарёна, выбирай, что к лицу да по́ сердцу, — на широких ладонях князя вещицы смотрелись игрушечными.

— Красивые какие, — прошептала она, тронув пальчиком привески ожерелья. Палец соскользнул нечаянно с расправившего крылья золотого сокола и коснулся ладони, заставив её вздрогнуть. Точно и впрямь искра проскочила.

— Благодарствую, княже, за подарок дорогой да слова ласковые, — склонила голову воеводина дочь.

— Всеславом зови, привыкай, — улыбнулся князь. Обнял ладонями её тонкие пальцы, удержав подарок внутри. И, не удержавшись, поцеловал изящное запястье.

— Ура-а-а!!! — заревела дружина, заставив и девушку, и подружек да нянек её только что не подскочить.

— Ничего теперь не бойся, Дарёна, и никого. Батьке Василю поклон передай да благодарность, что тебя, красавицу да разумницу, вырастил. Гнатовы хлопцы проводят вас. Жди сватов, ладушка.

Сваты с тремя возами подарков двинулись в Витбеск в тот же день, когда дружина добралась до Полоцка. Свадьбу сладили по осени, широко, с размахом. Когда выли волки и вьюга над Немигой, нагоняя той стылой мартовской ночью ужас на Ярославичей, жена была уже в тягости. Когда князя со старшими сынами обманом захватили под Оршей и заточили под землю — почитай, на сносях. Теперь же, едва узнав, что муж жив и свободен, рванулась к нему белой лебедью, везя малыша Рогволода, названного так, как велел Всеслав, в честь великого пращура. И сейчас их собирались расстрелять влёт, как уток над заводью.

Воеводина дочь, она знала, как поёт в полёте шелестящая смерть, сорвавшись с тугой тетивы. И не поверила сперва, услышав нежданную песню. Но тело само отворотило прижатого к груди сына от той стороны, с которой донёсся звук, а ноги сами понесли под защиту стен, в малую комнатку-чердак посреди насада. Да не успели.

Цепкие жесткие руки подхватили, оторвав ступни от настила, и вкинули в темень. Что-то чуть кольнуло, легко царапнуло над левой лопаткой. Закричал-заплакал сынок.

— Прости, матушка-княгиня, грубо вышло, — прохрипел за спиной голос одного из Гнатовых парней, что неотступно были рядом и днём и ночью.

Обернувшись рывком, всем телом, она увидела, что же оцарапало ей спину. Четырёхгранный боевой наконечник стрелы. Красный. На ладонь торчавший из груди воина.

— Ляг и сына укрой, — сквозь текущую изо рта кровь, велел он, сдвигая плетёные короба́ и тюки с тряпками, едой и утварью так, чтобы меж них получилось подобие гнезда или логова. По стенам защёлкали новые стрелы, норовя пробиться внутрь и убить.

Она свернулась клубком, прижимая сына, что сразу затих, как волчонок подле матери, почуявшей опасность и беду.

— Пока доподлинно знакомый голос не услышишь — не шевелись, — странно и страшно подёргиваясь, хрипел дружинный, широко разводя руки и опускаясь на колени, обнимая и с усилием сводя ближе короба́-стены логова. — Хорошо всё будет, матушка-княгиня, сберегут вас Боги!

Желан. Его звали Желаном. Он красиво пел, а Вольке, как звала она малыша-сына, делал забаву: козу из пальцев, потешно рыча по-медвежьи. Маленький Рогволд всегда заливисто смеялся, а Желан чуть грустно улыбался ему в ответ. Он и сейчас улыбался точно так же. Только губ не разжимал, боясь напугать её и Вольку красными зубами. Кровь из уголков рта стекала по усам и бороде.

Она что-то спрашивала сперва, не то близко ли берег, не то ждёт ли князь, знает ли. А потом перестала. Поняв, что не отвечает Желан потому, что умер ещё до первого вопроса. И то, что Боги сберегут, обещал ей потому, что сам в тот миг с ними об этом и говорил. А с близкого, но такого далёкого берега донёсся волчий вой.

На тризнах, когда воины мужа провожали ушедших друзей, она слышала такой. Тогда он был торжественным и величественным, словно давая понять Небесам и Предкам, к которым возносился, что души к ним летят честные, достойные. Сейчас же в вое была ярость. Да такая, что на месте Богов она сама спустилась бы глянуть, кто и как посмел так разозлить воев Чародеевой дружины.

Ей, обнимавшей сына, не было видно, как неслись из городских ворот всадники с парами лучников за спинами. Стрелки на ходу в разные стороны соскакивали с коней, влетая белками на высокие деревья и крыши. И обегали взглядом спуски к воде, тропки, плетни и окна. И у каждого, кто взгляд тот чуял, холод по спине полз, будто сама смерть в затылок дохнула.

Клич, что начали из леса, ещё не добравшись до Подола, Гнатовы гонцы, вмиг разнёсся по Киеву лесным пожаром. Дружинные вылетали из дверей и окон, мчались к причалам конными и пешими, хватаясь за стремена друзей, скача такими шагами, какие горожане и помыслить не могли. И выли на бегу и на скаку. Ждановы богатыри неслись лососями на перекатах, сверкая бронями и шеломами — сотник на удачу именно этим утром решил погонять их в доспехах и с оружием, чтобы не ржавели. И на берег они выскакивали, совсем немного отстав от Алесевой конницы и Яновых стрелков. Что уже прибили-пригвоздили к крышам и заборам пятерых лучников, к которым серыми тенями бесшумно летели Гнатовы ухорезы.

По берегу, бросая луки, бежало полтора десятка ошалевших разбойников. Они взяли серебро, чтоб с берега лодочку да людишек расстрелять, как кур, а не за бой со Всеславичами, которые появились разом, вмиг, и теперь загоняли-арканили татей.

А на воде была беда.

Крутобокий большой насад, не успев подняться на вёслах к пристаням, разворачивался течением поперёк. Грести на нём было некому. Утыканный стрелами кормчий, заперев собой рулевое весло, висел на нём мёртвым. А против течения