Темный путь. Том второй - Николай Петрович Вагнер

— Ну! Тут он, знаете, пишет о домашних делах. Я просил его разузнать: вышла ли пенсия Аграфене Львовне и будут ли приняты ее сыновья на казенный счет. А вот!..

«У нас теперь идет студенческий бунт в полном разгаре. Третий день собираются студенты на университетском дворе и в аудиториях; шумят, галдят, свистят, лекции почти прекратились. Сегодня вся эта толпа вломилась в профессорские комнаты с твердым намерением объясниться и нагрубить попечителю. (Воображаю, хорошо бы было это объяснение! Вероятно — кулачное!) Но мы с опасностью собственных боков отстояли И-ва. Я, Бабст, Ешевский и Д-в, предстали пред бушующей толпой. Ешевский широко раздвинул руки и сказал: „Вы, господа, можете дойти до попечителя только через нас самих! Стыдитесь! Вы забыли, где вы!..“ — И толпа угомонилась и понемногу разошлась».

— Ну, что вы об этом обо всем скажете, голубчик?..

И он смотрел на меня вопросительно своими добрыми глазами.

IX

Мне необходимо было пробыть в Самбуновке несколько дней. На мне лежала обязанность секретаря нашего маленького кружка, и я вел все его дела. В этих делах все фамилии были вымышлены. Точно так же и мы, члены кружка, назывались вымышленными именами. Я фигурировал под именем Алпакова, Павел Михайлыч — под именем Сиятелева. Вся эта псевдонимика была принята нами с тройною целью. Во-первых, имена наши не были известны ни обществу, ни правительству. Каждый трудящийся в кружке был застрахован, что его благие благотворительные дела останутся в тайне. С другой стороны, к нам свободно обращались те, которые стыдились, чтобы их расстроенные дела или скандальные случаи не сделались известными обществу.

Все, о чем я тогда должен был переговорить с Павлом Михайловичем, можно было покончить в час или два; но я всегда пользовался случаем пробыть в Самбуновке как можно дольше, привязавшись ко всякому удобному и неудобному случаю. В этой семье мне было удивительно приятно и легко. Притом в последнее время я получил страсть к рыбной ловле, а Павел Михайлыч был закоренелый, исконный рыбак. Он даже пробовал устроить рыболовное общество, но эта затея не выгорела.

Как всегда, мы вставали рано, до света, и отправлялись с ним пешком через сад за деревню, к мельничному пруду, который был на реченьке Самбуновке, ловить громадных окуней и лещей. В саду был другой, большой пруд, устроенный на той же речке, но, неизвестно почему, рыба в нем держалась только мелкая.

Помню, на другой день моего приезда было пасмурное и довольно холодное утро. Мы вышли часу в пятом, так что солнце еще не всходило. Проходя по большой аллее, я приметил в боковой липовой аллейке Жени, удивился, что она так рано поднялась, и спросил Павла Михайловича:

— Что Жени у вас рано встает?

— Нет! Напротив, мы всегда с ней ссоримся за то, что она поздно поднимается… Я доказывал ей, как это вредно в молодых годах — предаваться изнеженности… Я вот почему до сих пор и бодр, и крепок? А ведь мне уже много за 60 лет… Потому, родной мой, что я встану в четыре часа… и под холодный душ… Вода со льдом… как оботрешься, так точно десять лет с плеч долой… прыгать, плясать хочется… Право!..

— Я на минутку вас оставлю, — сказал я. — Мне только хочется сказать два слова Евгении Павловне… Идите… Я быстро вас догоню.

— Как! Разве она встала? — удивился он.

— Да, встала.

И я бойко повернул и зашагал через куртины прямо к тому месту, где мелькали белое платье и синий ватерпруф Жени.

X

Дело в том, что я вербовал ее в наш кружок. (У нас никто не мог поступать в члены кружка иначе как по собственному искреннему желанию, а не по принуждению извне.) Мне казалось, что она была на пути к этому желанию и уже готова была сказать «да». Вчерашний приезд и разговор Саши, с которым она была дружна, могли расстроить это намерение.

— Здравствуйте! — сказал я, подходя к ней. — Что вы как рано поднялись сегодня?

И я с удивлением смотрел на ее изменившееся лицо. Оно было бледно. Прелестные глаза красны, заплаканы. Она, очевидно, не спала ночь…

Она молча протянула мне свою маленькую хорошенькую ручку и пожала мою.

— Так, — сказала она, грустно… — Тяжело жить на свете.

— Почему вдруг налетело на вас такое разочарование и пессимизм?

— Я почти не спала ночь… Вчера проснулось во мне многое, что спало так безмятежно и что вы хотели усыпить…

— Что такое?..

— Сядемте здесь… У меня голова кружится…

И она опустилась на скамейку.

— Меня ждет Павел Михайлыч, — сказал я.

— Ну так идите!.. Я не задерживаю вас.

— Скажите мне… так… вкратце… Что это с вами? А то я буду мучиться и не поймаю ни одной рыбы.

Она не вдруг ответила.

— Мы живем неправильно! Вот что! — сказала она вдруг, в упор, как бы выстрелила… Все, весь строй общественный, все — неправильно, неверно… И вот откуда все неустройства и расстройства, от которых жить тяжело… да и скучно… Невыносимо скучно!.. — И она посмотрела на меня глазами, полными слез.

— Это вам Саша натолковал, — брякнул я.

— Ну, кто бы ни натолковал, но это верно!

Я быстро присел на кончик скамейки.

— Мне теперь некогда, — сказал я, — а ужо вечером позвольте потолковать обстоятельно с вами… а теперь вот вам программа моего толкования, во-первых (и я загнул один палец), в том, что нам скверно жить, виновато само общество. Его распущенность, лень, бесхарактерность; во-вторых, никакие внешние условия — заметьте это — не мешают никому жить настоящей общественной жизнью… в-третьих: modus vivendi, то есть как жить — нам указано свыше, верховным, неземным законом, но мы его знать не желаем…

И я быстро вскочил со скамейки и почти бегом побежал к мельничному пруду…

— Что она так рано поднялась? — спросил меня Павел Михайлович.

— Саша ее взбудоражил. Он, кажется, и здесь намерен производить революцию.

— Господи, помилуй! Надо это на первых же началах обрубить… Дорогой мой! Вы мне поможете… Мне, знаете ли, трудно, очень трудно вмешиваться в интимные дела молодежи… У них мысль гвоздем засела, что «в старые мехи не вливают молодого вина» и что из старых мехов ничего нового и верного не потечет, а вы… того… еще стоите на рубеже…

— Вы говорили, — спросил я, — ей или ему об основаниях наших кружков?

— Так… знаете ли, вскользь, при случае… Ведь вы знаете, что каждого надо подготовлять