Украинский гамбит - Михаил Юрьевич Белозёров

Но и так, собственно – без оптики, было видно, что противоположный берег реки перепахан километров на пять вглубь не хуже, чем основание холма, и лес там съежился, словно ему было больно. Сашка ещё сбегал к самой воде, ещё поснимал общие планы, нашёл дот, где разрушения были наиболее впечатляющие, и был доволен, как медный тазик. Лицо его раскраснелось, но кожа на свежем воздухе почти зажила, а если бы не Завета, которая всякий раз, как Сашка срывал с щек струпья, ругала его, то, наверно, зажила бы ещё быстрее.

Только после этого Сашка Тулупов, словно примерный ученик, спросил:

– Я извиняюсь, а снимать всё можно?

– Можно… можно… – добродушно разрешил Большаков и хихикнул.

– Вечером ваш материал будет в эфире, – пообещал Костя.

– Ну тогда я вам всё покажу, расскажу. Всё равно американцы этот район знают вдоль и поперек.

– Это почему?! – с вызовом спросил Игорь.

Похоже было, что раздражение в нём сменилось тихим любопытством.

– Ну во-первых, потому что снимают всё со спутников, а во-вторых, при «оранжевой» украинской власти здесь столько делегаций побывало, что только ленивый не заслал казачка.

Большаков, всё так же посмеиваясь, и передвигаясь, как краб, боком, смешно и жутковато перебирая своими огромными ножищами, под которые было страшно попасть, повёл их наверх, и они очутились с тыльной стороны главного равелина. Костя понял свою ошибку. Шесть равелинов, кое-где разделенные оврагами, расположенные пологой дугой, были просто огромными, циклопическими. Если считать от основания холма, прикинул Костя, то метров пятнадцать-двадцать в высоту. Игорь Божко задышал ровнее. Давление у него, судя по всему, нормализовалось, а настроение улучшалось. Наконец-то они разглядели то, что надо было разглядеть с самого начала: приземистую, как крабы, выкрашенную под местность бронебашенную батареи с двумя морскими орудиями. Батарея была круглая, плоская, как у современных танков, с люком позади. Тулупов тихонько визжал от восторга. Он снимал, снимал и снимал: на карачках, на животе, скособочившись, или, наоборот, разлегшись, словно на пляже. С видом на лес, на небо, на зелёную траву. Перемазался, как дачник. Наконец-то он дорвался до настоящего дела. Наконец-то ему никто не мешает. Столько видов с любой точки съемки, привели его в блаженное состояние экстаза. Он одновременно мелькал то наверху у бронеколпаков, то оседлав их, то высовывался из каких-то отверстий в стене и «брал» общие планы, то чуть ли не висел на стволах бронебашенной батареи, которые стояли на гребне каждого из равелинов. А то и заглядывал внутрь них. Даже не стреляя, трехсот пяти миллиметровые орудия производили неизгладимое впечатление мощи, совершенства и злого человеческого гения. Они могли поворачиваться на триста шестьдесят градусов и контролировать окружающую местность.

– Замечательно! Замечательно! – твердил Сашка на все лады.

Он, как дух, возник рядом с Костей в тот момент, когда Большаков сказал:

– К большому сожалению, во времена «оранжевой» власти всё было приведено в негодность. Сейчас стреляют только три орудия из двенадцати. Мужички с ДМЗ и с «Точмаша» подсуетились и, как смогли, восстановили. Но и трёх, я вам скажу, вполне достаточно. Мы такого шороха наводим до самого Докучаевска и Старобешева, что немцы к нам соваться боятся. Сейчас сами убедитесь, – и завёл их в мрачный зев центрального равелина.

Завета боязливо сказала, перешагивая через комингс[41]:

– А здесь прохладно…

Кому её слова предназначались, Костя не понял, ясно, что кому угодно, но только не для него. Он будто бы совершенно случайно очутился рядом с ней и ощутил её запах. Всё утро он боролся с самим собой и даже давал слово не приближаться к Завете ближе, чем на три шага, но не удержался. Она посмотрела на него как-то особенно выразительно, и внутри у него мягко, как в скоростном лифте, всё оборвалось.

Когда они поднялись по лестницам и попали в командный пункт, Костя не удержался, свернул вправо, по железной лестнице выметнулся наверх, сунул башку в бронеколпак. Этот поступок охладил его горячую голову. Он в очередной раз дал себе зарок не начинать в Заветой всё сначала, и был крайне недоволен отсутствием в себе силы воли.

Через узкие щели было видно всё левобережье реки и даже чуть дальше, в дымке, где кончался съежившийся лес и начиналась степь. В тот момент, когда он вернулся в командный пункт, все по очереди уже смотрели в стереотрубу. Если крутить колесико справа, то в панораму оптики охотно вползали силуэты чадящих, как керосинки, танков, которых на равнине перед укрепрайоном, нащелкано было немерено. Их обгорелые коробки темнели то там, то здесь. Хваленые немецкие «леопарды-2», продырявленные и убитые, с копотью на боках, с крестами, похожими на фашистские – будто бы ничего не изменилось, будто бы шла отечественная война. Некоторые доползли до воды, но их тоже подбили. Причём похоже было, что потом уже стреляли по ним ради удовольствия – раз за разом разбивая бронированные чудовища и превращая их в дырявую мишень. Видно было, что пушкари тренировались ради повышения мастерства. Но и без этого они сделали своё дело на твердую пятерку.

– Хотели взять нас нахрапом, – с гордостью стал рассказывать Большаков. – Выстроились своим любим клином и поперли. Мы их ещё на Караванной стали щелкать. Ну а когда они уже вышли на прямую наводку, тут наши истребители постарались. Заметьте, у нас даже контуженных не было.

Только тогда Костя понял, что за гул доносился с южной стороны города два дня кряду – «Петрополь» отбивался. Было это в самом начале, когда они только-только попали в Донецк, сразу окунувшись в бои за аэропорт, и до Петрополя, конечно, не добрались. А надо было сразу, подумал он, с интересом разглядывая в оптику «леопарда», который приполз к воде, будто напиться, и был изрешечен, как сито, но даже в таком виде смотрелся весьма зловеще со своей клиновидной башней. В её хищной конфигурации было что-то от старых немецких танков, которые обычно показывают в кино, хотя, с другой стороны, сквозь пробитую броню были видны одуванчики, а вездесущая трава уже проросла между распущенными гусеницами. Природа быстро брала своё.

– Было больше, – похвастался Большаков, – да утащили. По ночам очень даже стараются. Думают, что мы их не видим. Приехали бы к нам неделю назад, посмотрели бы во всей красе. Сегодня утащат вон тот, видите?

– Какой?.. Какой?.. – быстро спросила Завета, отрываясь от окуляра и почему-то бросая перво-наперво взгляд своих тёмных, стремительных глаз на Костю.

Ну ничего не понял, думал он, чуть ошалело. Опять она за старое.