Меткий стрелок. Том III - Алексей Викторович Вязовский

— Вот и вы, молодой человек, — продолжил Михаил, — судя по всему, много повидали. В глазах ваших — и тоска, и огонь. Неужто не нашли успокоения в земных делах?

— Я, батюшка, свой путь ищу. Тянет меня на Родину, душой. А умом то понимаю, я совсем другой, может и не примет меня Россия. Или чего уж там… Я ее не приму. Поезжу по торговым делам, посмотрю, разузнаю все. Глядишь врасту потихоньку.

Михаил внимательно посмотрел на меня, его взгляд словно проникал в самую суть.

— И что же вы хотите сделать для Родины? В чем видите ее нужду?

Я помедлил, обдумывая слова. Не хотелось говорить банальностей, но и слишком откровенничать было опасно.

— Батюшка, империя наша огромна. Но она, мне кажется, немного, как бы это сказать, неустроена. Да и отстала. В технологиях, в промышленности. В то время как на Западе каждый день появляются новые изобретения, которые меняют мир, здесь…

— Здесь мы храним дух, молодой человек! — священник слегка повысил голос. — Запад погряз в своей суете, в погоне за новыми игрушками. Там забывают о душе, о Боге. Мы же храним истину. Наша миссия — в сохранении веры предков.

— А разве развитие не может быть и духовным, и материальным одновременно? — мягко возразил я. — Разве не можем мы строить храмы, развивать науку, создавать новые заводы, чтобы люди жили лучше, чтобы они не голодали, чтобы у них было больше времени для молитвы, для духовного роста?

Михаил задумался, поглаживая бороду.

— Истина в ваших словах есть. Но мир сей полон соблазнов. Технологии могут быть и во благо, и во вред. Как и деньги. От того, в чьих руках они находятся, зависит и их предназначение. Вы, Итон, кажется, обладаете достаточным разумением, чтобы не пасть жертвой соблазнов.

— Я стараюсь, владыка. Но я вижу, как прогресс меняет жизнь. Железные дороги связывают огромные пространства, телеграф передает вести мгновенно, электричество освещает города…

Мы еще некоторое время говорили о роли веры в современном мире, о месте России среди других держав. Священник, хоть и был консервативен, не отвергал прогресс полностью. Он лишь настаивал на том, чтобы он не затмевал духовные ценности. В его словах чувствовалась глубокая убежденность в предназначение России, в ее особый путь. Он видел в западных новшествах лишь внешний блеск, который может ослепить, но не дать истинного света.

Рассказывая про положение православия, отец Михаил открыл мне много любопытного. Царь целиком и полностью в вопросах веры доверяет обер-прокурору Синода Победоносцеву. Тот управляет церковью жесткой рукой, без его согласия не может быть назначен ни один епископ или архиепископ. Контроль простирается вплоть до игуменов и игумений монастырей. С церкви берутся налоги!

— Разве такая… спайка церкви и государство есть благо для страны? — поинтересовался я осторожно у Михаила. На что получил целую лекцию о состоянии дела в православии. Начиная с момента упразднения патриаршества Петром I. Священник внутри явно осознавал тупиковость ситуации с Синодом, но вслух разумеется, говорил иное.

Наконец, ужин подошел к концу. Я поблагодарил за беседу.

— Будьте осторожны в столице, Итон, — сказал мне на прощание Михаил. — Там много соблазнов, много суеты. И не всегда все так, как кажется. Храни вас Господь.

Я вернулся в свое купе, где уже горела керосиновая лампа, отбрасывая мягкий желтый свет на стены. Слова священника все еще звучали в ушах. «Не всегда все так, как кажется». Да, он был прав. И это относилось не только к духовным, но и к земным делам.

Я достал из саквояжа стопку бумаг — отчет патентных поверенных, который я получил еще в Нью-Йорке. Он был на английском, но я быстро переключился на него, отгоняя мысли о соблазнах. Самое то, чтобы отвлечься.

Отчет начинался с общей картины: к 1898 году Российская империя подошла с 22 тысячами выданных патентов, занимая 12-е место в мире. С одной стороны, цифра звучала неплохо, свидетельствовала о развитии, о попытках идти в ногу со временем. Но затем следовала статистика, которая била наповал: 82% этих привилегий получили иностранцы, и лишь 18% — отечественные изобретатели. Эта диспропорция сразу бросалась в глаза. Для меня же, с моими миллионами долларов, это была не проблема, а скорее возможность. Огромная возможность.

Патентное право регулировалось «Положением о привилегиях на изобретения и усовершенствования» 1896 года, а экспертизу заявок проводил Комитет по техническим делам. Это звучало вполне современно, но до тех пор, пока я не погрузился в детали. Заявка подавалась в МВД, рассматривалась на предмет «пользы для государства», потом в Госсовет, потом «факсимиле императора». Долгий, многоступенчатый процесс, в котором каждое звено могло стать узким местом.

Я закрыл отчет, отложил его в сторону. Картина была ясна, как божий день. Российская империя, несмотря на все свои размеры и амбиции, была в значительной степени бюрократическим государством, где формализм и личное влияние доминировали над прагматизмом и эффективностью. Ее патентная система, хоть и пыталась имитировать западные образцы, на деле служила лишь инструментом для обогащения иностранных инвесторов и тех, кто умел «влиять» на «столоначальников» и «камергеров», которые проталкивали заявки. Иностранцы, такие как Эдисон, Пастер и другие заработали большие деньги, в том числе и в России благодаря местным привилегиям. А отечественные же изобретатели, такие как Жуковский, Лодыгин богачами не стали.

Но именно в этом я видел свою возможность. По паспорту я был иностранцем, у меня были средства на подкуп столоначальников и я знал, как работает этот мир, и как обернуть его слабости в свою пользу.

За окном была полная темнота. Поезд мчался вперед, унося меня к Петербургу. Городу, который должен был стать следующей ареной моей игры.

* * *

Родина встретила меня не ласково. Мелкий холодный дождь, переходящий в снег, низкая облачность… Я вышел из вагона на платформу, вдохнул влажный, холодный воздух. Запах угольного дыма забивал все — я даже закашлялся. Варшавский вокзал, огромный и шумный, гудел голосами, стуком колес, шипением пара. И везде говорили по-русски! С оканьями, аканьями, северными напевами… Но по-русски.

Я остановился, оглядываясь. На мне было добротное, строгое пальто, шляпа-котелок, перчатки, в руках верная трость. Ничего кричащего, ничего, что выдавало бы могло меня выдать — я стремился к полной анонимности. При этом четко понимаю, что те, кому надо по должности — рано или поздно узнают о визите. Лучше, конечно, позже.

Через мгновение, словно из ниоткуда, передо мной появился человек. Невысокий, крепко сбитый мужчина