Дети Антарктиды. 200 дней - Даниил Корнаков

К полудню гора из булыжников в конце цепи стала высотой в два человеческих роста, но по ощущениям они продвинулись не далее как метра на три вперёд. Более того, камни как назло становились тяжелее и больше. И тогда Матвей стал замечать в глазах остальных безнадёжность, тесно соседствующую с жуткой усталостью. Подобный взгляд вскоре проявился почти у всех, кроме отца Эльзы.

Часам к пяти, когда Матвей перестал чувствовать собственные руки, он всё же позволил себе сделать небольшую передышку и вышел из тоннеля. Пробывшие долгое время в темноте глаза некоторое время привыкали к яркому солнечному свету, а горячий пот мгновенно остыл под ветрами арктического воздуха.

Он отошёл несколько метров от штольни и заметил небольшой стенд, покрытый грязью, пылью и птичьим помётом. Присмотревшись, ему удалось прочитать, что эта шахта была законсервирована ещё в 1998 году.

Матвей заметил Лейгура, занимавшегося укреплением шахты. Он оголился до пояса, обнажив свою волосатую грудь и спину, исписанную татуировками так, что со стороны это выглядело как ещё одна рубаха. Собиратель лишь различил несколько грубых узоров с острыми углами, скандинавские руны, но остального совершенно не понял.

— Матвей?

Эрик незаметно подошёл к нему и поджал губы в приветствии.

Матвей ответил на приветствие кивком, но промолчал.

Эрик сел рядом, опёрся о стенд, а затем устало проговорил:

— Отправил радиосообщение в Лонгйир, предупредил, чтобы сегодня не ждали. — Он сложил руки на груди. — Да и завтра, наверное, тоже. Ребятам нужно будет отдохнуть от сегодняшнего, набраться сил.

О происходящем ярл говорил так, словно нечто нарушило привычную ему будничную рутину, навалив лишних хлопот. Он не воспринимал это как трагедию, и голос его был спокойным, граничащим с безразличием, отчего на душе у Матвея загорелся огонёк негодования.

— Вы же общались с Машей, верно? — Матвей взглянул ярлу в глаза.

Прозвучавший вопрос на мгновение поставил Эрика в тупик.

— Разумеется, мне довелось немного с ней побеседовать, — ответил он со сдержанной ухмылкой, — умная и крайне талантливая женщина. Она биолог, верно? Я познакомил её с нашими учёными.

— А вы смогли бы поверить, узнав, что такая с виду хрупкая женщина, как она, смогла выживать на протяжении четырёх месяцев в захваченной мерзляками Москве? Всё это время находясь у них под носом?

Эрик издал задумчивое хмыканье.

— Это правда? — спросил он наконец.

Матвей встал и услышал, как хрустнули усталые колени.

— Вы напоминаете меня полгода назад, когда её отец пришёл к нам на станцию и втянул меня в эту спасательную операцию. До самого конца я был уверен — его дочь мертва, и мы идём за трупом, но как только я увидел её… — Матвей замолчал, не в состоянии подобрать слов. — Я лишь хочу сказать, что между нами и Машей были тысячи километров пути, а здесь… — он указал на холм с рудником, — и полсотни метров не будет. Поэтому сделайте милость, ярл Эрик, и хоть немного уверуйте в то, что детишки ещё живы.

Матвей развернулся и воротился обратно в штольню, почувствовав новый прилив сил.

Порой ему казалось, будто время — это живое существо, некая неосязаемая субстанция, со своим коварным нравом и характером. В плохие дни оно тянется издевательски медленно, и каждая минута кажется часом. Время словно упивалось муками ожидания, но когда видело, что день человека выдался хорошим, ускоряло свои тайные механизмы, заставляя пролетать его так быстро, что и глазом моргнуть не успеешь.

В шахте Пирамиды время решило переменить стратегию, и один из трудных для сотни человек дней заставило пролететь в мгновение ока, и Матвей был тому свидетелем, когда проверил часы на ваттбраслете:

— Без десяти десять, — прошептал он в затихающие удары булыжников в тёмном тоннеле.

Обозначенное Эриком время подходило к концу.

Лишённые сил и почерневшие от угольной пыли люди один за другим выходили из шахты, укладывались на землю и переводили дыхание, и лишь один обезумевший отец, забыв про усталость, растаскивал камни. Но когда в порыве безумного отчаяния он огляделся и увидел рядом с собой заметно поредевшую толпу, то выскочил наружу и, увидев изнеможённых товарищей, принялся кричать на них, хватать за руки и тащить за собой обратно в тоннели. Его крики на чужом для Матвея языке звучали пронзительно, разрывая антарктическую тишь, и не нуждались в переводе.

Вмешался Эрик. Он подошёл к обезумевшему Отто, крепко стиснул его плечи и стал говорить с ним. Тот не слушал, вырвался и бросился обратно в шахту, но по приказу ярла его остановили несколько мужчин, крепко обхватив за грудь.

От вырвавшегося у Отто крика отчаяния у Матвея кровь застыла в жилах.

Всё было кончено.

Люди стали возвращаться в посёлок, угрюмо опустив головы. Некоторые бросали последние взгляды на штольню, будто из её темноты вот-вот появятся трое детишек, измазанные в грязи и пыли. Другие, напротив, шли быстро, словно желая поскорее убраться от проклятой шахты.

Стоявший рядом Лейгур выдохнул.

— Ну что, пойдём? Мы сделали всё, что смогли.

Матвей молчал и всё глядел на холм. Вот ведь странно, он совсем не знал этих детей, но не хотел сдаваться.