Аспирант. Москва. 90-е - Всеволод Советский

Я уже давно видел в окно, что на улице осень. Просто это не очень фиксировалось сознанием. Я осознавал очевидное-невероятное, постепенно свыкаясь с реальностью, но вспышка памяти точно обожгла меня. Я вскочил.

Память стремительно возвращала то, что в той жизни подзабылось за ненадобностью. А в этой вдруг обрело самую жгучую необходимость.

В моей комнате не сказать, чтобы царил идеальный порядок. Однако в чем-то я старался соблюдать строгую закономерность. На стенах, оклеенных старенькими голубыми обоями, у меня были прикноплены большая карта Москвы и календарь-ежегодник, на котором я скрупулезно отмечал каждый день перед отбоем. Обводил число карандашом. На висячих книжных полочках строго было отведено место для документов: паспорта, аспирантского удостоверения и читательского билета «Ленинки», то есть библиотеки имени Ленина, уже три года как переименованной в Российскую государственную, но в обиходе называемой по-прежнему… Ну и вообще я старался чистоту поддерживать.

Так было тогда. Но и здесь, в этом времени все было ровно так же! На тех же местах. Вот она, карта Москвы, порядком замусоленная, со множеством пометок и прочерченных маршрутов… А вот и календарь!

Миг — и я рядом с ним. Все точно! 1995 год. Последний обведенный день — 5 октября. Значит, сегодня 6 октября. Пятница. Мне двадцать пять лет, я аспирант Государственной академии управления имени С. Орджоникидзе.

Данная информация не то, чтобы ошарашила меня — но с полминуты, наверное, я оцепенело смотрел в осенний моросящий дождь.

Небо сплошь затянуло низкой облачностью, по холодному стеклу косо тянулись прозрачные струйки. И вид из окна шестого этажа — все тот же самый, юго-восточная окраина столицы. Слева — многоэтажки Рязанского проспекта, прямо — спорткомплекс нашей академии. Стадион в неважном, мягко говоря, состоянии плюс приземистое здание спортзала. Правее — лесонасаждения вдоль Таганско-Краснопресненской линии метрополитена, здесь выходящей на поверхность и идущей бок о бок с железнодорожным полотном. Конечная станция «Выхино», бывшая «Ждановская» — она не подземная, открытая платформа с навесом над головами пассажиров. Из моего окна ее не видать, да и саму линию почти не видно из-за зарослей, пусть и облетевших. Зато не умолкает характерный вой разгоняющихся или тормозящих составов метро… Ну да, вот уже слышу, как пронзительно он разрезает постоянный ровный гул мегаполиса.

Я глянул на часы на левой руке: четверть пятого. Совсем не поздно, но из-за непогоды точно сумерки. Слышно, как легонько шуршат дождинки по стеклу. Тихо. Наверное, в блоке я один. Будь не так, давно бы я услышал голоса, смех, хлопанье дверей, всякую прочую возню…

Наше общежитие было устроено по так называемой блочной системе. Шестнадцать этажей. По центру — лифтовая башня с двумя шахтами для пассажирско-грузовых кабин, вполне больших, способных перемещать порядка десяти-двенадцати человек. На каждом этаже от лифтового холла к жилым помещениям ведет небольшая остекленная галерея, Т-образно упираясь в жилые коридоры — влево и вправо. В сущности, это так называемая «малосемейка»: где за каждой дверью «блок», проще говоря, маленькая квартира без кухни. Крохотная прихожая, ванная, туалет, и две комнаты, одна побольше, другая поменьше, неофициально именуемые «двушка» и «трешка». Ну, понятно, что они были рассчитаны на проживание соответственно двух и трех человек. Примерно десять и пятнадцать квадратных метров. Однако опытные аспиранты второго и третьего года обучения, своего рода аналоги армейских «дедов», ухитрялись добиваться того, что жили по одному в комнате. То бишь, формально там были прописаны коллеги — на аспирантском сленге «мертвяки» — которые реально они жили где-то своей жизнью, снимали квартиры… Иные женились на москвичках, были и те, кто забросил учебу, найдя нечто более привлекательное. При этом продолжали числиться в общежитии, обеспечивая постояльцам комфортную жилплощадь.

Вот и я в «двушке» блока № 604 проживал один. В «трешке» у меня соседи менялись, но я умел со всеми найти общий язык. Кто там сейчас?.. Ну, поживем-увидим.

Тут мне пришло в голову, что здесь, в этой, так сказать, ветке времени, не все может полностью совпадать с первым моим опытом. В основе да, а в деталях могут быть расхождения… Мысль показалась здравой, хоть и чисто умозрительной. Ну, а средство сделать умозрение правдой или неправдой какое?.. Правильно, одно-единственное: наглядная проверка. Эксперимент.

Пока я размышлял об этом, желудок ущемился чувством голода. Продукты у меня хранились в особой тумбочке… ага, вот и она! Все четко. А в прихожей должен стоять ветхий холодильник «Полюс», который, тем не менее холодил и морозил исправно. Я бы даже сказал — люто. Советская техника изготавливалась с каким-то невменяемым запасом прочности.

В тумбочке обнаружились два полиэтиленовых пакета с гречневой и пшенной крупой, пачка соли, пачка соды. Так. Скучновато… Я сунулся в платяной шкаф. На месте! Старая знакомая: светло-серая демисезонная куртка с легким утеплением. В Москве с ее метрополитеном она вполне могла служить и зимней. Напялил нижнюю рубашку, свитер потолще — и все пучком.

Прошерстив карманы, я обнаружил в них разнокалиберные купюры и монеты образца 1993 года — от довольно солидных ассигнаций достоинством 10 000 и 50 000 рублей до жалких розовых и голубых «фантиков» номиналом 200 и 100 рублей. Среди монет затесалась пара прозрачных пластмассовых жетонов метро зеленовато-желтого оттенка. Про эти штуковины я и забыть успел, ну вот они и тут как тут. Ага! Посчитаем.

Цены и деньги 90-х годов со скрипом воскресали в памяти. Миллионы, миллиарды (они же «лимоны» и «арбузы»)… Ну, вроде бы нормально, на неделю скромного житья-бытья хватит. И даже пивком себя можно побаловать. И даже стограммовыми стаканчиками с водкой, запечатанными фольгой — в просторечии «русский йогурт». Или «папин йогурт», кому что остроумнее кажется.

Голод поднажал покрепче. Очень захотелось пива, аж рот слюной наполнился. Я быстро засобирался. Прихватил паспорт. Советский. Та же серия, тот же номер, знакомый навсегда… Вышел в прихожую — ну, мать честная, все родное! Вот «Полюс» с пятнышками ржавчины, вот двухконфорочная электрическая плитка… На всякий случай стукнул в дверь «трешки». Тихо. Ну ладно.

Коридор обдал меня жилым букетом, в котором трудно было различить отдельные запахи. Что-то такое кухонно-стирально-табачное. Тоже знакомое до сложных чувств, ибо мое, извините, первое пришествие в аспирантуру началось за здравие, а кончилось за упокой…

Здесь у меня мелькнула мысль заглянуть к Вадиму. Он проживал в блоке № 615 — по ту сторону лифтового холла, в другом конце коридора. Я было повернул туда, как сзади радостно рявкнули:

— Юра!

Еще не обернувшись, я мгновенно