Песнь Итаки - Клэр Норт

этого, когда видит, как он гуляет по берегу, или слышит, как он поет в маленьком садике под ее окном, куда ходят лишь он да несколько женщин. Она не представляет этого, когда он благодарит служанку или когда она замечает, как он сражается с собственной тенью и бронзовый клинок блестит в его руке.

Пенелопа очень долго училась не представлять себе всевозможные отвлекающие и бесполезные вещи. И это еще одно качество, свойственное нам обеим.

И вот она поднимается.

Сейчас она уйдет.

Вот сейчас…

…прямо сейчас…

Я подталкиваю ее в спину.

– Ты бесполезна, – шепчу я, – если позволишь себе мечтать.

Она слегка пошатывается от моего прикосновения, это движение превращается в шаг, а тот – в уход. Но когда она уже направляется прочь, застывший на губах Кенамона вопрос, который, возможно, задержит ее еще на мгновение, срывается вслед:

– Я слышал, на восточном побережье потерпел крушение фиакийский корабль?

Она благодарна за то, что его вопрос задержал ее, и раздражена очередной задержкой.

– Хуже: корабль пришел и ушел, не потрудившись зайти в гавань или обменять товары на свежие припасы. Никогда прежде не видела я проблем от Алкиноя и его людей, но если это войдет у них в привычку – если они сочтут, что можно торговать в обход моих портов, – тогда придется что-то предпринять. Жена у него вполне разумная, но после смерти Агамемнона страх, сдерживавший даже самых нахрапистых царей, слабеет.

– Я думал, Орест с этим поможет. Вернет установленные отцом правила. Наведет порядок в морях.

– Возможно, – задумчиво соглашается Пенелопа. – Но Орест юн и пока только утверждает свою власть после попыток его дядюшки узурпировать ее. Да и Итаке не стоит постоянно полагаться на поддержку Микен. Так мы кажемся еще слабее, чем на самом деле. – Она качает головой, потягивает шею то в одну, то в другую сторону. – Мы что-нибудь придумаем. Может, это пустяк. Я уже говорила – фиакийцы уступчивее большинства жадных царей, покушающихся на берега Итаки.

Кенамон кивает, больше ничего не говоря.

Ему кажется, что Пенелопа красивее всего именно тогда, когда говорит о политике, когда, чуть прищурившись, замысливает очередную многоступенчатую схему. Иногда, стоит ей заговорить о сделках и торгах, о заговорах и тщеславных царевичах, ему невероятно хочется выпалить: «Бежим со мной. Бежим в Египет. Я не могу предложить многого, но отдам все, что есть».

Он молчит, конечно. Они оба достаточно мудры, чтобы понимать, что это безумие, гибель.

Мудрость тиха, ее нечасто видят, хвалят, отмечают.

Возможно, не будь я еще и богиней войны, моей мудрости хватило бы на довольство собой.

И вот они замирают в молчании, когда оба должны бы уже разойтись по своим делам; но и это мгновение, каким бы приятным ни было, не может длиться вечно. Слишком многое происходит на острове, и даже в этот самый момент грядущие большие перемены приближаются, в качестве вестника избрав женщину с волосами цвета осенней листвы и мшисто-зелеными глазами, взбирающуюся по извилистой тропе, подобрав подол так, что видны колени и мех с водой за спиной. Имя ей Автоноя, итакийская служанка, и она принесла весть о событии, что погрузит эти земли в хаос:

– Корабль Телемаха в бухте.

И это начало конца.

Глава 4

Бегать недостойно царицы. По мнению поэтов, бежать царице разрешено, разве что кидаясь к своему давно потерянному супругу, который все еще в крови поверженных врагов и в поту выигранной битвы прильнет к ее вздымающейся груди, или в приступе горя – к окровавленному бездыханному телу означенного мужа, дабы огласить намерение пронзить вздымающуюся грудь его мечом, поскольку не мыслит жизни без него. В последнем сценарии роль каждой находящейся неподалеку служанки – выхватить этот самый меч из руки госпожи прежде, чем она успеет навредить себе, чтобы дать той возможность изящно скользнуть в глубокий обморок, очнувшись после которого она, хоть и расстроенная, будет менее склонна к суициду.

А еще царице следует бежать, когда вражеские воины ворвутся в ее город и соберутся обесчестить ее самым диким, варварским способом, – в идеале бежать она должна на вершину утеса, с которого сможет броситься вниз, а если подходящего утеса поблизости не окажется, тогда бежать не следует, а следует применить все женское достоинство и силу характера на то, чтобы убедить хотя бы самых достойных среди солдат не насиловать ее на месте, попросив вместо этого покровительства у их капитана, который, по крайней мере, в своей жестокости будет один…

Вот, если верить поэтам, единственные обстоятельства, при которых царице разрешено бежать, и большинство предпочитают мольбы или смерть.

Вот какие истории сочиняет мой отец Зевс и мои братья-боги, и вот какую власть они имеют. Я бы выжгла все это дотла, будь у меня достаточно сил.

Пенелопа знает, какие правила установлены для нее поэтами и повелением мужчин, и потому не бежит к пристани, у которой только что пришвартовался корабль ее сына Телемаха. Вместо этого она движется быстрым шагом, от которого перехватывает дыхание. Такой увидишь разве что на пожаре, когда главный в цепочке ведер знает разницу между спешкой и паникой. Ее преданнейшие служанки, Эос и Автоноя, держатся по бокам от нее на пути через город, в то время как третья женщина в группе, более пожилая и сильнее запыхавшаяся Урания, ковыляет позади со сдавленным:

– Никакого достоинства!

Кенамона нигде не видно. И это самое разумное поведение для всех заинтересованных лиц.

Корабль Телемаха – вполне пригодное судно, способное нести около тридцати гребцов и достаточный запас пресной воды с сушеным мясом в трюме. Оно едва ли годится для битвы и не особо примечательно на вид – виной тому обшарпанные борта и залатанные паруса, – но именно за эти качества я выбрала его. Телемах, конечно же, хочет быть героем, но каким грузом ложится на него наследие отца! Легенда об Одиссее может лишиться части своей значимости, окажись его сын жалким ничтожеством, ведь тогда и слава отца будет чем-то преходящим, скоротечным; отсюда необходимость устроить Телемаху хотя бы подобие тяжких странствий. Но даже величайшим героям для достижения результата необходимо сначала в этих странствиях выжить, а скрытность – весьма полезный навык для тех, кто хочет протянуть до момента собственной славы. Одиссей это прекрасно понимает и отлично чувствует тонкую грань между демонстрацией героизма и умением избегать его последствий. А вот разумность его сына в этом вопросе вызывает большие сомнения…

И потому – просто пригодное судно.

Учитывая подобную двойственность, нам не стоит удивляться тому, что, хоть корабль, унесший Телемаха из Итаки много лун назад, снова гордо покачивается у пристани, самого юноши нигде не видно.

Запыхавшаяся Пенелопа снижает скорость, спрашивает:

– Где мой сын? Это его корабль – где же он? Кто-нибудь видел его?

А на языке у нее, едва не срываясь с губ, вертится еще один вопрос, который она не в силах выдохнуть, не может даже сформулировать; от него перехватывает дыхание, он камнем лежит на исстрадавшемся сердце. Я произнесу его за нее, прошепчу еле слышно:

– Он мертв? Неужели корабль моего сына вернулся без него, неужели он пропал?

Случись добропорядочному мореходу, известному своей честностью, подойти сейчас к Пенелопе и сказать: «Моя добрая госпожа, прошу прощения, но я видел тело вашего мужа, распятое на белых стенах, это был он, я узнал его, и все, кто видел его, подтвердили», Пенелопа выслушала бы его рассказ, коротко кивнув, поблагодарила бы и тут же направилась во дворец, чтобы погрузиться в положенный семидневный траур, попутно продумывая очередной весьма детальный и многоступенчатый план.

Случись тому же мореходу подойти к ней и сказать: «Моя добрая госпожа, прошу прощения, но я видел, что ваш сын утонул, и уверен в этом, как в восходе луны», Пенелопа не знала бы, что ей делать дальше. Разразиться рыданиями? Обратиться в камень? Вежливо поблагодарить вестника и молча удалиться? Она понятия не имеет, и я, даже будучи божеством невообразимой мощи, тоже. Крайне мало мыслей