Совок порочного периода - Алексей Небоходов

Мой взгляд скользнул по рядам и остановился на Лере. Она сидела чуть поодаль, не слишком близко, не слишком далеко. Рыжие косички привычно перекинуты через плечо, в уголках губ лёгкая усмешка. Наши взгляды пересеклись, и в её глазах промелькнула тихая ироничная теплота. Мне стало легче, словно в её взгляде была поддержка: всё нормально, просто дыши.

Я отвёл глаза, но её присутствие только усилилось – родное и надёжное, не нуждающееся в подтверждении. Мы были не парой, а чем-то фундаментальным, способным пережить годы и даже память.

Дарья Евгеньевна продолжала лекцию, сухо и размеренно, словно читая изнутри себя. Я слушал вполуха, ощущая, будто вернулся после каникул. Лекции в советском вузе были всегда одинаковы – тянущиеся и быстрые одновременно.

Звонок прозвучал резко, неожиданно, вырвав меня из задумчивости. Студенты начали вставать, заскрипели стулья, зазвучали смешки и шуршание тетрадей. Я медленно поднялся, чувствуя внутри светлую усталость – не физическую, а ту, что приходит после долгого напряжения и отпускания одной и той же мысли.

Коридор быстро наполнился громким гомоном студентов, хаотичным и бодрым, как потревоженный улей. Откуда-то повеяло запахом бутербродов в вощёной бумаге и сладким ароматом растворимого кофе из термосов, тогда воспринимаемым почти роскошью. Я ощутил неожиданный комфорт, как будто снова попал в родную стихию.

Меня понесло по коридору, вплетая в разговоры вокруг. Кто-то обсуждал новый альбом АББЫ, кто-то тихо рассказывал о подпольном концерте «Машины времени», доступном только избранным.

– Ты слышал, как Макар там жёг? – с азартом говорил парень с растрёпанными волосами и круглыми очками. – Вот это рок, а не эстрадная официозность!

Ко мне приблизился парень, которого я не сразу вспомнил, нервно поправляя узкий галстук:

– Слушай, помоги сегодня с контрольной по истории, а? Дарья Евгеньевна точно завалит, если не подсобишь.

Я неопределённо кивнул, чувствуя, что сейчас мне совершенно не до контрольной. Мысли проносились о другой жизни, с интернетом, смартфонами, мгновенными сообщениями – жизни, казавшейся здесь фантастикой.

Лера легко тронула меня за плечо, наклонившись ближе, будто доверяя секрет:

– Ты вечером на дискотеку идёшь? Или снова изобразишь мудрого старца и останешься дома с Маркесом?

Она прищурилась с иронией, и её глаза заискрились знакомым весельем. Сердце невольно дрогнуло.

– Конечно, пойду, – неожиданно легко ответил я, улыбнувшись в ответ и ощутив давно забытое чувство свободы. – Такие мероприятия пропускать нельзя.

Лера тихо рассмеялась, отступая чуть назад. В её взгляде читалось: «Посмотрим-посмотрим, насколько теперь честны твои обещания».

Рядом продолжались студенческие разговоры. Парни и девушки вполголоса обменивались анекдотами про Брежнева, смеясь в кулаки и оглядываясь, словно боялись доноса. Эти шутки казались тогда дерзкими и даже протестными, хотя за ними скрывалось только юношеское желание почувствовать себя свободнее и взрослее, чем позволялось.

– Вот вчера новый рассказали, – громким шёпотом произнёс кто-то в толпе. – Приезжает Брежнев в колхоз, а там коровы. Он спрашивает: «Ну, товарищи коровы, как удои?» Те в ответ: «Му-у-у!» Леонид Ильич поворачивается к председателю и говорит: «Товарищ председатель, народ меня понимает!»

Раздались сдержанные смешки, несколько человек нарочно закашлялись, пряча неподобающий смех. Эта атмосфера простодушной смелости и наивного веселья внезапно показалась мне особенно ценной – напомнив о времени, когда простая шутка могла стоить дорого и именно поэтому казалась бесценной.

Коридор постепенно пустел, студенты спешили на занятия, поглядывая на часы. Я задержался на мгновение, вдохнув воздух, пропитанный студенческой жизнью: бумагой, мелом, кофе и сигаретами. В этом моменте было что-то важное, словно открылась дверь в давно забытое прошлое.

Меня вдруг пронзила мысль: предстоит заново пройти весь путь – с ошибками, нелепыми решениями и случайными встречами. Только на этот раз я пойду иначе, осознавая цену каждого шага и каждой мимолётной улыбки. Сердце наполнилось спокойной уверенностью: странный шанс, подаренный судьбой или чьей-то прихотью, нужно использовать так, чтобы больше ни о чём не жалеть.

Звонок на следующую пару резко вернул меня в реальность. Я шагнул вперёд, чувствуя, как прежняя неуверенность растворяется, уступая место почти детскому ожиданию чего-то одновременно нового и хорошо знакомого. Впереди лежал путь, который когда-то уже был пройден, но теперь казался яснее, ярче и осмысленнее.

Глава 3

Поднимаясь по лестнице к квартире, я слышал, как каждая ступенька отдаётся эхом в пустоте подъезда, словно отсчитывая секунды моего возвращения в прошлое. Ключ повернулся с привычным скрежетом, дверь открылась в вязкую тишину. Меня встретил знакомый запах старой мебельной политуры и едва различимый аромат духов Елены, которые она использовала всю свою жизнь.

Я прошёл в комнату, сбросив ботинки у порога. Паркет привычно поскрипывал под ногами, выдавая каждый мой шаг. На подоконнике стояли горшки с геранью – Елена всегда любила эти простые цветы с их терпким запахом. Солнечный свет, пробиваясь сквозь тюлевые занавески, рисовал на полу узоры, похожие на карту несуществующей страны моего детства.

Сев на диван, я провёл ладонью по шершавой обивке, чувствуя каждую неровность. Всё было таким же, но одновременно совсем иным – потому что изменился я сам. Во мне жили сорок пять лет, которых ещё не было, фантомные воспоминания будущего.

Закрыв глаза, попытался собрать мысли. Как такое возможно? Удар током, потеря сознания – и вот я здесь, в семьдесят девятом году, в теле двадцатилетнего парня. Физика, которую я знал, не допускала подобных фокусов. Возможно, это предсмертный бред или изощрённая пытка, придуманная высшими силами в наказание за никчёмность моей жизни.

Я вспомнил свою смерть, если её можно было так назвать: переулок, оголённые провода, мгновенная боль, пронзившая тело. Затем темнота и пробуждение здесь, в прошлом, ставшем настоящим. Мысль о том, что где-то в будущем моё тело лежит на грязном асфальте, вызывала отстранённое любопытство – словно речь шла о ком-то чужом.

Подойдя к книжному шкафу, я увидел знакомые корешки – Хемингуэй, Ремарк, Стругацкие. В юности я искал в них ответы на вопросы, теперь казавшиеся наивными. Какой смысл искать смысл жизни, если знаешь, чем она закончится?

На столе лежали мои студенческие тетради с неровным почерком. Я открыл наугад конспект по философии: цитаты Маркса и Ленина, рядом мои юношеские заметки. «Человек – кузнец своего счастья», – было выведено крупными буквами. Я усмехнулся. Если бы тот парень знал, какое «счастье» его ждёт.

Тревога нарастала, накатывая волнами. Что дальше? Жить заново, пытаясь исправить ошибки? Но имею ли я право вмешиваться в ход событий? И главное – зачем? Для чего мне этот второй шанс, если его можно назвать шансом?

Я подошёл к окну. Всё те