Новое назначение - Андрей Александрович Васильев

— Удивил, — глянул на него Аркадий Николаевич. — Думал, сейчас выдашь что-то юношески-максималистичное, вроде «не понимаю, почему так» или «это же неправильно».

— Два дня назад, скорее всего, так и поступил бы, — признался Ровнин. — А сейчас уже нет, потому что кое-что осознал. Принять — не принял, но более-менее понял.

— А и не надо принимать, — посоветовал ему начальник. — Потому что, если так поступить, это все равно что остановиться на середине дороги. Конечно, проще себе самому сказать: «Сейчас еще ничего, могло быть хуже», но при такой позиции завтра у тебя нет. Есть только бесконечное серое сегодня. Да и с пониманием, думаю, ты торопишься. Вот тот же Баженов — его жизнь крепко ведь приложила, исковеркала в душе почти все, во что он верил. И тело покорежила будь здоров, он к нам в отдел пришел после того, как на вытяжке пару месяцев в больнице пролежал. Но все равно не сломался, потому знает, ради чего живет. Да, иногда Славу крепко заносит, и он творит такую ерунду, что у меня зла не хватает. Но он настоящий, понимаешь? Как, собственно, и все остальные сотрудники отдела. Они не ангелы, у каждого есть какие-то слабости, они время от времени ошибаются, но это все мелочи. Главное другое — каждый из них знает, ради чего в отдел пришел и почему в нем остался. Я, собственно, к чему тебе все эти красивые слова говорю — как только ты сможешь ответить себе на два эти вопроса, тогда станет ясно, что ты понял и что принял. И как дальше нам с тобой быть — тоже. А пока — смотри, учись, больше от тебя никто не требует. Мне вообще очень жаль, что ты в настолько неудачный момент к нам пришел, когда ни охнуть, ни вздохнуть. Тебе бы сейчас в дежурке со старыми делами несколько недель посидеть, чтобы база в голове сформировалась, да время от времени чередовать чтение с выездами на не самые сложные происшествия вроде того, что я Морозову сегодня поручил. Но вот, нет такой возможности.

— И мне жаль, — сказал Олег, причем вполне искренне.

Штука в том, что он на самом деле понял, насколько это правильный подход. Одно дело обычные бандиты, грабители, мошенники. Они люди, с ними проще.

А тут все совсем другое. Абсолютно. И чтобы это другое понимать, надо учиться у предшественников, ибо ничто не ново под луной, все уже когда-то было и повторится вновь. Конечно, и Морозов, и Баженов пытались ему что-то рассказать, но этих обрывков информации, изложенной на ходу, Олегу очевидно мало.

Например — почему Савва считал, что феникса тогда можно было по-другому нейтрализовать. И кто на самом деле прав — живой он или мертвая Алла?

Или вот ведьмы. Почему — ковен? Один он в Москве или их много? И какую выгоду главная ведьма имеет с гадалок?

И таких вопросов у Олега скапливалось чем дальше, тем больше. А ответов — нет.

— Что, сильно я тебя загрузил? — спросил у него Францев. — Просто молчишь, призадумался, видно.

— Да нет, все нормально, — тряхнул головой Ровнин. — А можно вопрос?

— Нужно, — разрешил начальник. — Если по делу.

— Надеюсь. Вам же Саша рассказал про вчерашнюю ситуацию с гулями?

— Правильное слово «доложил», — поправил его Аркадий Николаевич. — Положим. И?

— Я вот все кручу случившееся в голове, и чем дальше, тем больше мне кажется, что этот в галстуке… Ну, который…

— Ближник Джумы, — подсказал ему Францев.

— Именно. Вот он явно что-то за спиной у Джумы крутит. Так почему ее не предупредить? Может, не впрямую, а как-то по-другому.

— Насколько я знаю, этот вопрос ты Саше задавал и ответ получил.

— Да. Но так и не понял — почему?

— Потому что наша репутация складывается из миллиона мелочей. А основа ее — честность и верность данному слову. Звучит банально, в наше время даже глупо, но это так. Сделай я, как ты говоришь, и да, Джума будет мне очень благодарна, даже если подозрения не подтвердятся. Но в то же время она запомнит, что ради пользы дела я, ты, Морозов — мы можем чуть-чуть изменить ту позицию, которую отдел занимает с давних времен. Что это не случайность, не оплошность, а обдуманный выбор. И, как следствие, то, что с нами реально договориться, если найти нужный аргумент. Или, как вариант, что судных дьяков заставить — добром или силой — сделать нечто противное их принципам. И тогда маленькая победа здесь и сейчас превратится в большое поражение где-то в будущем. Потому что в Ночи скрыть ничего невозможно, и то, что известно нынче только Джуме, завтра проведают вообще все.

— Судных дьяков? — переспросил Ровнин.

— Так наших предшественников называли в давние времена, — пояснил Францев. — Хотя и сейчас кое-кто нас так кличет. А еще «гончими с Сухаревки», например. Скажи, это все, что ты из моих слов понял?

— Остальное тоже, — вздохнул Олег. — Только все сложно…

— Вовсе нет, — покачал головой Аркадий Николаевич. — Давай вместе подумаем — как можно использовать полученную информацию так, чтобы волки были сыты, а овцы целы. В смысле — и слово не нарушить, и свои интересы соблюсти. Только сразу тебя попрошу: не строй сложные комбинации с большим количеством ходов, у нас на это нет ни времени, ни людей. У подобных задач, уж поверь мне, всегда есть как минимум одно простое, но вполне эффективное решение. Здесь — тоже.

Олег погрузился в раздумья, даже не замечая, что начальник время от времени поглядывает на него с ироничной, но доброй улыбкой.

— Мы уже подъезжаем, потому говори, что в голову пришло, — минут через пять сообщил он Ровнину. — Потом может времени не быть на обсуждение.

— Да чушь в основном пришла, — признался юноша. — Тупой я, наверное.

— Просто молодой ты ишшо. Не печалься, это ненадолго. Давай сначала — у нас есть слово, запрещающее нам рассказывать Джуме о случившемся. Так?

— Так.

— А о чем мы ей рассказать можем? Только не шути в стиле Баженова, мол, о бабах и о пиве, не порти мое благоприятно складывающееся о тебе впечатление. Просто подумай о том, что мы