Псы Господни - Олег Велесов

от подбородка к паху, разрезая гамбезон, а заодно и плоть. Баклер, стиснув зубы, терпел. Кишку его молчание раззадоривало. Он вспорол рукава, собрал остатки одежды и начал срезать кожу. Баклер забился, выгнулся телом и дышал громко и часто, и лишь когда Кишка начал его оскоплять, заорал.

Жировик покачивал головой, продолжая разглядывать меч и непонятно было чему он на самом деле кивает: мечу или стараниям Кишки. А молодой воришка хихикал и периодически заглядывал в глаза Баклеру, словно проверяя, как тот себя чувствует.

— Всё, хватит! — вдруг резко выкрикнул Жировик, встал и с разворота ударил по Баклеру.

Кишка едва успел отскочить, а меч отделил голову кукушки от тела. Она слетела со стола и подкатилась к Чике.

— Видели, как чисто срезал? — воскликнул Жировик. — Теперь мой. Мой! — и указал на стол. — Всё, убирайте это мясо, будем новое блюдо готовить.

— Котик, что вы тут делаете? — донеслось от порога.

Я скосился. В зал входила женщина. Рыжие волосы разметались по плечам, на щеках, на носу конопушки, лицо скучное, но красивое, видимо это и есть хозяйка дома. Рыжая Лола.

— Вы… — она возмущённо захлопала ресницами. — Вы что тут натворили?

— Завтра придут люди, приберутся, — отмахнулся Жировик.

— Завтра? Да тут… крови…

— Ты чего пришла? Тебе ж сказали наверху оставаться.

— Кричали. Я думала… Я беспокоилась. За тебя.

— Проверила? Нормально всё? Теперь иди. Мы тут ещё не закончили. Сейчас будем чучело делать.

— А из кого? Из зайки? Подаришь мне?

— Ага, из зайки. Завтра подарю.

Он положил меч на стол, подхватил Лолу под руку и повёл на выход. Двое кабанов взяли тело Баклера и сбросили на пол, подошли ко мне.

— Ну чё, давай, ты следующий.

Подвели к столу, положили в лужу крови, оставшуюся от Баклера. Один придавил рукой, чтоб не соскользнул, второй начал прилаживать к запястьям верёвки.

Глава 18

По ставню постучали.

— Кто ещё? — обернулся Жировик. — Если Заплатка, скажи, чтоб в дверь заходил.

— Заплатка, ты? — крикнул Кишка, подходя к окну. — Чё в окно лезешь? Забыл, где дверь?

От мощного удара ставни распахнулись, мелькнул огонь, в зал, плюясь искрами, влетел горшок. Ударился с грохотом об пол, вспыхнуло пламя, охватило Кишку. Тот заорал, замахал руками. Кабаны ринулись его тушить. Я схватил меч и, забыв о боли, прыгнул в окно. Меня подхватили и поволокли. Я не видел кто, вроде бы двое. Волокли не щадя, не считаясь с раной, или не знали о ране. Один вроде бы…

— Гуго, ты?

— Я, я, господин. Тихо.

Сзади закричал Жировик:

— Ищите его! Каждого выпотрошу! Сам! Этими руками!

Замелькали огни факелов. Сколько же всего рытвинских сбежалось по наши души?

— Гуго, кто с тобой?

— Тихо, господин. Прошу…

Темнота не была абсолютной. Сквозь тучи проглядывал неровный диск луны, и когда это случалось, я мог разглядеть мусорные кучи. Мы на пустыре. Догадается Жировик пустить своих ищеек сюда? Должен догадаться, ведь Кишка вёл меня этим путём. Кишка…

Этот мелкий сучий выкормыш, свободный вор.

— Гуго, это Кишка…

— Я знаю, господин.

— Надо остановится. Он совсем плох.

Женский голос. Женский. С Гуго женщина. Но это не Перрин и, разумеется, не мама. Они не смогли бы тащить меня по этой грязи. Кто тогда?

— Гуго, кто с тобой?

— Господин, помолчите.

Меня положили прямо в лужу, крепкие пальцы начали ощупывать тело, наткнулись на рану. Я зашипел.

— Сквозная, — всё тот же голос. — Рёбра сломаны. Есть, чем перетянуть?

Послышался треск разрываемой ткани, потом с меня срезали гамбезон, перетянули бок и потащили дальше. При очередном проблески луны или сознания, я так точно и не понял, справа и слева возникли силуэты домов с высокими остроконечными крышами. Раздался топот, скрипнули ворота.

А потом я лежал на кровати, обливался потом и шептал:

— Кишка, сука… Кишка сдал…

Не знаю, сколько прошло дней, но каждый раз, когда я открывал глаза, рядом сидела мама, напряжённо-спокойная, губы плотно сжаты, морщины вокруг глаз. Даже сквозь полудрёму я мог сосчитать каждую морщинку и утверждать уверенно: их стало больше. Иногда возле кровати суетилась пожилая женщина. Не Перрин, однако лицо её было смутно знакомо. Я видел её. Где? И не она ли помогала Гуго тащить меня? Нет, та была моложе. Голос… В памяти сохранился её голос. Спокойный, уверенный и возбуждающий. Взглянуть бы на обладательницу этого голоса…

А потом я понял, что больше не хочу лежать. Туман в голове рассеялся, и я взглянул на мир трезвым взглядом. Всплыло всё, что произошло в ту ночь в доме Рыжей Лолы: как резали Баклера, горящий Кишка… Едва вспомнил о нём, на ум сразу пришёл синоним: «сука». Он выжил или сдох от ожогов? Надеюсь, что сдох.

— Мама…

— Да, Вольгаст?

— Я должен встать.

— Сельма сказала, что тебе рано вставать.

— Кто такая Сельма?

— Лекарка. Её прислали бенедиктинцы.

Опять бенедиктинцы! Уже в который раз они помогают мне. Но это не значит, что я во всём должен подчинятся указаниям их лекарей. Надо встать, да. Тело жгло от желания подняться и выйти во двор. Я упёрся локтями в кровать, напрягся. От левого бока толчками пошла боль. Я зашипел, но менять решения не стал, да и боль была не такая, как раньше: намного слабее, приземлённая. Спустил ноги на пол. Холодный.

— Подожди, — со вздохом проговорила мама, — я позову Гуго.

Одежды на мне не было никакой, и прежде, чем идти на улицу, сержант помог мне обуться и обернул в плащ. На дворе Щенок выгуливал Лобастого. Увидев меня, засиял.

— Господин, вы поднялись!

Я стоял, жмурился на осеннее солнце, по душе бегали тараканы, в ушах беспрерывным эхом отражался крик Баклера. Когда Кишка резал его, я понимал, что та же участь ждёт меня. И мне было страшно. Страшно, как никогда. Каждая жилка тряслась, в груди нарастал ужас. Я представлял ту боль, которая последует за прикосновениями бритвы. Сознание отуплялось, тело сковывалось. Из этого состояния меня вывел горшок с огнём. Он вызвал эффект катарсиса; я вырвался из состояния обречённости, а дальше… дальше случилось то, что случилось.

— Гуго…

— Да, господин?

— Кто была та женщина?

— Я не знаю, господин, никогда раньше её не видел. Молодая, очень красивая. Пришла