С запахом лаванды и пепла - Светлана Панина

Ложусь спать, когда на часах почти три. Дом пропах травами, от этой какофонии запахов голова чумная. Руки и ноги гудят, словно я полдня провела на тренажерах. Безумный день. Зато на столе четыре корзины с разными зельями. И карманы всех моих штанов, курток и рюкзака набиты – не хочу снова оказаться безоружной. Еще больше братья забирают с собой. Мы готовы почти ко всему. А я готова к войне. Больше никого из моей семьи не заберут.

Засыпая, слышу как Гера возвращается и устраивается на диване в гостиной.

Утро наступает внезапно. Открываю глаза, едва Гера трогает меня за плечо. Кажется, и пары часов не проспала, за окном все еще темно. Собираться приходится быстро, когда иду к машине, слегка позвякиваю, точно заправский алкоголик, но зато чувствую себя спокойнее. Завтракаем в дороге, благо Гектор прихватил кофе и круасаны, еще горячие, – сегодняшний день расписан буквально по секундам.

Мне это не нравится. Не то, что я вооружена до зубов и приходится пить кофе с риском обжечься, а весь сегодняшний жесткий график. Так не должно быть в день похорон. Как бы пафосно ни звучало, но это последняя дань уважения дедуле, я хочу проститься с ним без спешки и расписания, будто мы скорый поезд, который обязан прибыть на все станции вовремя. Но увы, иначе нам не успеть сделать все, что нужно.

Смотрю, как небо светлеет и повторяю на ходу слова и жесты против бесов. Но в какой-то момент вырубаюсь: машина мягко идет по ровной дороге, звук двигателя убаюкивает, сладко пахнет ванильным ароматизатором и круассанами. Просыпаюсь уже на вокзале Симферополя, когда Гера открывает мне дверь.

Отчего-то нервничаю. Правда о прошлом всегда витала над нами смутной угрозой и теперь я боюсь, она что-то изменит в наших с мамой отношениях. Поэтому замираю, когда вижу ее на перроне, осунувшуюся, с покрасневшими глазами. Но она хватает меня в охапку, Гера едва успевает забрать у нее дорожную сумку. От мамы пахнет поездом и дошираком – неправильно пахнет, незнакомо. А может, просто я отвыкла? Или ничего не чувствую, потому что не осталось сил радоваться. Равно как и плакать. Мы просто обнимаемся и стоим так минут пять, мешая другим пассажирам, пока Гектор не напоминает, что у нас много дел.

На этот раз едем недолго – крематорий где-то на окраине Симферополя. Дорога скучная и однообразная, небо серое, но спать больше не хочется, и я снова тренирую жесты и слова. Как ни странно, но это приносит облегчение и стирает витающую в воздухе неловкость. Наверное, каждому из нас сейчас не по себе. А мои тренировки отвлекают всех, братья даже посмеиваются пару раз над моим неуклюжим произношением.

Крематорий кажется пустынным. Не удивительно – на часах семь утра. Спасибо, хоть тут нас не торопят. Мы можем спокойно проститься. По дороге мне казалось, что я хорошо держусь, но дедуля кажется незнакомым, в первый момент даже не узнаю его, мне кажется, что его костюм надели на другого человека. Но потом приходит осознание, и я начинаю реветь. И совершенно не знаю, что делать, не могу прикоснуться к его руке – она кажется какой-то ненастоящей, холодной, и я не хочу, чтобы это ощущение стало последним. Я все еще помню, как дедуля обнимал меня, как от него пахло выпечкой. Не хочу затмевать эти воспоминания.

Гроб уезжает, и мы возвращаемся обратно в Симферополь ждать урну с прахом. Оставаться в крематории на несколько часов было бы совершенно невыносимо. Но и эти импровизированные поминки в полупустом ресторане и в полной тишине ничем не лучше. Хотя Гера пытается сгладить, вспоминая какие-то забавные истории или дедулины рассказы.

Наконец, возвращаемся в Севастополь. Дорога до кладбища на краю города кажется бесконечной. Братья впереди молчат, мы с мамой тоже. Та обнимает меня, но сама не отрывается от окна, жадно разглядывая родные места, в которых не была почти двадцать лет, особенно, когда мы въезжаем в Севастополь – Гектор будто специально ведет маршрут через центр, хоть это длиннее. Я же нахожу занятие поважнее: бормотать слова и складывать пальцы в мудреные фигуры.

Нам не обязательно ехать на кладбище всем вместе. Похороны там – только формальность, фикция, закопать пустую урну. Главное будет потом, у нас дома. Но на кладбищах хранители уязвимы, а демоны чувствуют себя вольготнее. Если планируют напасть – это идеальный для них момент. Гера успокаивает, что днем, еще и прилюдно, никто на нас нападать не станет. Но мы решаем не рисковать, держаться все вместе. По крайней мере пока мама здесь.

Все заканчивается быстро. Церемонии как таковой нет – не для кого устраивать показуху. В тишине закапываем урну, мама недолго стоит, прижавшись лбом к памятнику на бабушкиной могилке. Погода портится, ветер крепчает, по небу плывут тяжелые дождевые тучи. Прерывисто кричит чайка, и от этого свербит в носу.

Говорить начинаем лишь на обратном пути, когда кладбище скрывается из виду. Наконец, рассказываю, что произошло за… сколько? Две недели? Мне кажется, я в Севастополе бесконечную вечность. Осознав это, испытываю легкое облегчение – до Велесовой ночи остается неделя! Хотя, случиться за это время может много всего. Но то, что решающий день близко, наполняет меня силой. И надеждой. Меня смущает лишь одно – мама хмурится, когда говорю, что отдала Гере последние капли Живой воды. Тот смущенно улыбается, бормочет что-то про долг и братские узы. Замечаю мамин быстрый взгляд на братьев, тревогу, с которой потом она смотрит на меня, едва заметное качание головой. Упрямо встряхиваю волосами – что бы там мама ни думала, я не сомневаюсь в своем решении. Я все сделала правильно.

Возле дома нас ждут. Девушка немного старше меня бросает на нас с мамой любопытные взгляды. Пара работников топчутся у крохотного грузовичка. Все встает на свои места, когда мы оказываемся на заднем дворе нашего дома. Глубокая яма, рядом лежит готовое к посадке деревце кипариса – Гектор обо всем позаботился.

Мама тихо всхлипывает, когда видит белоснежную урну с прахом. Мне хочется дотронуться до нее в последний раз, хочется попрощаться хотя бы, но будто каменею, не могу шевельнуться. Только смотрю, как дедулю опускают в землю, присыпают землей. Гера подталкивает меня к яме, чтобы бросила, как положено, горсть земли. Мама сидит у самого края, беззвучно плача и бесконечно шепча одно слово “прости”. Увожу ее в