Атташе - Евгений Адгурович Капба

Тюрьма Покета полыхала, летели во все стороны осколки кирпичей и камня, чадили пулеметные гнезда на башнях, помещение охраны зияло пустыми глазницами окон. Арис добавлял суматохи, подавая гудки и свистки, и то вкатываясь в разбитые ворота, то отводя бронепоезд обратно, давая таким образом нам возможность покончить с теми федералистами, которые показывались на стенах. У них ведь не было ни единого шанса: откуда в тюрьме противопанцерные гранаты, мины или, например, артиллерия?

Атака президентского бронепоезда во время «собачьей вахты» буквально за каких-то полчаса до рассвета оказалась для тюремщиков как снег на голову. Заключенные тоже поддали жару — ор, гам и грохот во всех четырех блоках стоял такой, что я слышал эту какофонию даже за броней орудийной башни в промежутках между выстрелами.

Когда один из снарядов пробил стену блока В, оттуда мигом полезли очень злые окровавленные люди в полосатых робах, которые и не думали атаковать поезд — они набросились на тех охранников, кто всё еще был жив. Добивали раненых и контуженых, отбирали оружие, преследовали и выискивали тех, кто еще прятался в каменных казематах…

Пришлось пользоваться уникальным оборудованием бепо — громкоговорителем, который работал на основе резонанса частот, используя переменный ток. Это была сипангская новинка, чуть ли не опытный прототип, и Артур Грэй прикупил ее — чтобы использовать для пропаганды и произнесения вдохновенных речей.

В раструбах зашипело и засвистело, когда я сдвинул рычажок переключателя, раздался жуткий хрип. На мгновение все звуки над полем боя смолкли. От неожиданности я брякнул прямо в звуковую систему:

— Кур-р-рва!

Эта «курва» была слышна, наверное, на две версты окрест, и ее абсолютно правильно поняли в блоке D, потому что чистый молодой голос громко и ясно воскликнул по-имперски:

— Борис Борисович, это наши! Наши!

* * *

Полковник Васин, Борис Борисович, оказался настоящей находкой. Не представляю, как мы смогли бы справиться без этого удивительного человека! Железной рукой он организовал сидельцев блока D и повел на прорыв, пользуясь суматохой. Имперцы, тевтоны, несколько басконцев и местные диссиденты — они выломали ворота и рванули к железнодорожному полотну.

Из других блоков к бронепоезду также ринулись люди: звероватые, неопрятные, с угрюмыми и решительными взглядами…

— А ну, сдайте назад, ироды! — окрик Кузьмы был подобен грому, а перечеркнувшая двор тюрьмы длинная очередь из пулемета — намного доходчивее тысячи слов, — Желаете свободы — вон она, за воротами! А в бепо — ни-ни! Покрошу!

Душегубы отпрянули. Я же успел выскользнуть из орудийной башни и вместе с Эшмуназаром мы быстро-быстро открутили вентиль, подняли запор и отворили стальные двери:

— Сюда, господа! Сюда! — крикнул я по-имперски и выпрыгнул наружу.

Видеть, как загораются надеждой глаза соотечественников — это было непередаваемо. Тогда-то я и познакомился с Васиным. Поджарый, с солидной проседью, загорелый и голубоглазый, он умудрялся даже в полосатой робе сохранять военную выправку.

— Борис Борисович Васин, — представился офицер, — Полковник железнодорожных войск. В отставке…

Его рука, протянутая для рукопожатия, была крепкой, сухой и горячей.

— Старший военный советник Конгрегации Наталь, атташе Империи в этих краях… — откликнулся я, — Вы доверяете этим людям?

Фигуры в робах запрыгивали в вагон один за другим, разбредаясь по поезду. Васин и его оруженосец — некий белокурый юноша со взором светлым, приглядывали за тем, чтобы погрузка в бронепоезд проходила своим чередом и никто не остался. Я всё высматривал Феликса, и наконец нашел его взглядом.

Они несли три одеяла, на которых лежали изломанные, худые тела. Те, кого достали из карцеров. Двое были без сознания, один — хрипло матерился. Это и был ротмистр Карский.

— Живой, сукин сын! Живой! — я кинулся к нему.

— Поручик? Ну, чистый цирк-шапито… Цыганочка с выходом!.. — он по привычке зубоскалил, но было видно, что дается это Феликсу с трудом, — У тебя есть водка? Сломали мне ноги, сволочи…

— Есть ром. Несите его осторожнее, уложите раненых в президентском вагоне, там диваны удобные…

Сдавленный смех, похожий на карканье, раздался из одеяла Карского:

— Президентский вагон? А ты растешь на глазах, поручик!

* * *

На мой вопрос о доверии полковник Васин ответил утвердительно. Вообще — заполучить человека такого масштаба в нашей непростой ситуации было удачей поистине сверхъестественной. На ходу перекусывая сухарем и ломтиками билтонга, он живо провел ревизию бронепоезда, организовал орудийные расчеты, поставил стрелков к амбразурам, выделил три смены кочегаров… А когда всё наладилось, полковник спросил:

— Это ничего, что я раскомандовался? Вы здесь главный…

— Ради всего святого, если продолжите в том же духе — очень меня обяжете! У вас отменно получается, дисциплина — железная, цели у нас — общие. Командуйте, полковник! Я тоже — в вашем полном распоряжении! — никогда не страдал манией величия и корчить из себя важную шишку не собирался.

Ну да, старший военный советник. Ну да — атташе. Но жить-то хочется!

Мы мчали со скоростью сорок или пятьдесят верст в час по вельду, по той самой ветке на Арлингтон, обгоняя новости. Еще бы: телеграфные станции расстреливались из орудий и пулеметов, мосты подрывались связками гранат или опять же — прицельными выстрелами из орудий.

Аэропланов наши наблюдатели не видели, а больше ни один вид транспорта обогнать нас просто не мог. Автомобили? Не смешно: газогенераторные грузовички дагонских гренадеров перегрелись бы через час-другой такой гонки. О лошадях и говорить не приходится — конкуренцию паровой машине кавалерия может составить только на коротких дистанциях.

Оставались радиостанции, но, наверное, мощных передатчиков в вельд пока не завезли, а радиуса действия имеющихся в распоряжении полевых частей — не хватало. Так что колеса стучали, рельсы — гудели, дым из трубы головного бронированного паровоза возносился к небесам.

* * *

Пользуясь минутной передышкой, я устроился в тамбуре президентского вагона на какой-то куче тряпья, которая раньше была бархатными портьерами, и приготовился предаться греху тайноядения, а по-простому — съесть конфету и запить коньяком из фляжечки. Совершенно по-детски я стащил из хрустальной вазочки в вагоне обернутый в фольгу орехово-шоколадный шарик, и теперь мой рот наполнялся слюной при мысли о том, что вот сейчас, вот-вот… Уже и крышечку отвинтил, и фольгой пошуршал, как вдруг в полумраке тамбура раздался негромкий голос:

— Гутен абенд.

Я сразу узнал этого тевтона, и моя рука тут же оказалась в кармане, нащупывая рукоять револьвера. Ну да, лицо у него было непримечательное, белесое, типично-нордическое. И вместо клетчатого костюма на нем подобно мешку висела полосатая роба, но зато остались