Скопа Московская - Борис Владимирович Сапожников

нечто подобное гетман после сегодняшней битвы, и мигом схлопочет конфедерацию.[1] Тем более что треть армии Жолкевского составляли хоругви попавшего в плен Александра Зборовского, ещё недавно служившие самозванцу и там через край хватившие вольницы, какая и не снилась офицерам и товарищам в коронных войсках.

Поэтому гетман вызвал к себе командира гайдуков, лихого усача-семиградца[2] по имени Шандор Эндёрди. В отличие от наёмных запорожцев гайдуки не принимали участия в битве и понесли потери лишь те, кто обслуживал пушки, которые попали под контробстрел наёмников.

— Много ли у нас осталось пороху? — спросил у него гетман.

— Да не понюшка табаку, конечно, пан гетман, — пожал плечами Эндёрди, — но на завтра уже не будет, ежели, конечно, толковый бой затевать.

— На сколько петард хватит? — задал куда сильнее интересовавший его вопрос Жолкевский.

— Да на одну только, — замявшись ответил Эндёрди, — если все заряды к фальконетам распотрошить и ссыпать вместе. Вы ж сами, пан гетман, не велили много брать, идти налегке.

Так оно и было, и Жолкевский не нуждался в напоминаниях. Он ожог семиградца взглядом, но тому всё было как с гуся вода, стоял себе, ждал, что ещё вельможный гетман спросить изволит. Но Жолкевскому всё и без лишних вопросов было ясно, он жестом отпустил Эндёрди и повернулся к своим офицерам. Тем, кто остался в живых, и не угодил в плен к московитам.

— Собирайте хоругви, панове, — велел им гетман, — мы уходим к Царёву Займищу, а оттуда возвращаемся в королевский лагерь под Смоленск.

— Но это же… — начал было один из офицеров, в сгущающихся сумерках он не разобрал даже кто, да и не важно.

— Отступление, — перебил Жолкевский. — В смоленский лагерь отправим реляцию о победе, московиты отошли в лагерь, а значит поле осталось за нами, и победа наша.

Никто не стал возражать гетману. Победа так победа, тем более что лезть на московитский лагерь ни у кого желания не осталось. Слишком уж хорошо помнили гусары свинцовое угощение, которое стоило им очень дорого. Самого Жолкевского спас один из пахоликов, буквально закрывший гетмана собой от первого, самого страшного залпа из московского лагеря. Был ли это порыв или случайность, гетман не знал, и предпочитал не задумываться. Отступая от лагеря, Жолкевский схлопотал пару пуль, но снова спасся. Одна лишь чиркнула по наплечнику, почти сорвав его, вторая же перебила крепление крыла, и оно волочилось за Жолкевским, цепляясь за конские ноги. Весьма символично, если вдуматься. Но он предпочитал как раз не вдумываться.

— А что с пушками делать? — спросил у гетмана Эндёрди. — Трудновато их тащить обратно будет.

— Утопите их в болоте, — бросил ему Жолкевский. Лёгких фальконетов было не жаль, лишь бы московитам не достались.

У поляков не было возможности поставить лагерь, потому что все шатры и палатки остались у Царёва Займища. Не вышло бы нормально обиходить коней и вылечить раны серьёзней мелких царапин, от которых многие будут страдать уже завтра к утру. А в поле завтра московиты не выйдут, останутся в лагере. Им нет нужды выходить, атаковать их Жолкевский не может, как и торчать здесь со всей своей конницей. Он поставил всё на карту, и, увы, ставка не сыграла. Это надо уметь признать и уйти вовремя. Непобеждённым.

[1]Конфедерация (пол. konfederacja) — временный политический союз шляхты в Речи Посполитой в XVI–XVIII веках. Создавалась в целях защиты её общесословных интересов (были также местные, воеводские). Иногда конфедерация превращалась в рокош (восстание шляхты против короля)

[2] Семиградье — название исторической области Трансильвания на северо-западе Румынии. Оно появилось, когда в XII веке на территории Трансильвании (в те времена она была частью венгерского королевства) поселились переселенцы из Саксонии и основали семь городов (градов). С этих пор эта территория называлась уже не Трансильванией, а Семиградьем. В Германии это название подхватили и поэтому называли Siebenbürgen

* * *

Ночь прошла тревожно, однако утро принесло благую весть. Ляхи ушли. Их не было видно из нашего табора. Правда, в это сперва никто не поверил. Однако когда вернувшиеся из разведки разъезды финских рейтар и наших поместных всадников обнаружили следы спешного отступления вражеской армии, сомневаться уже не пришлось. Жолкевский не решившись на ночную атаку, предпочёл увести войска.

Когда новость об уходе вражеской армии подтвердилась, в нашем таборе началось настоящее веселье. Все смеялись, обнимались, пели песни. Стрельцы и наёмники делились едой у общих костров, чего никогда не было прежде. Они говорили друг с другом, не понимая слов, перебивая, общаясь больше жестами, чем словами. Упавшая с плеч тяжесть роднила людей. Сегодня им не придётся снова воевать против страшных гусар, более того, они побили ляхов в поле, чего никогда прежде не случалось. Да, пришлось отступать в лагерь, но они видели, как хвалёные гусары удирают прочь, оставляя на поле своих убитых и раненных. Они провожали их выстрелами в спину, на дорожку, чтобы отбить желание возвращаться. И отбили-таки. Ляхи ушли.

Для меня же было радостью избавиться, наконец, от князя Дмитрия. Тот уже снарядился в поход, возок его был готов, а гайдуки сидели в сёдлах. Вот только когда я пришёл проводить его, увидел, как князь прямо у возка ругается с заносчивым ляхом в шитом золото кунтуше и алом кушаке. Только сабли на боку не хватало, но саблю полковник Миколай Струсь отдал, когда сдавался в плен наёмникам Делагарди.

— Нет, князь, я не полезу в ваш возок, покуда здесь не будет моего товарища Александра Зборовского, — настаивал Струсь, сжимая левый кулак там, где должна быть рукоять сабли. — По какому праву он взят в железа?

Говорил он по-немецки, и князь Дмитрий не успевал отвечать ему. Сам князь немецкого не знал, и потому ждал, когда ему толмач переведёт ему слова пленного гусарского полковника.

— По такому праву, — вступил в их разговор я, — что Александр Зборовский вор, а не гусарский полковник, в отличие от вас, пан Миколай.

— Вор? — обернулся ко мне Струсь.

— Он был в лагере самозванца, прозванного Тушинским вором, — пояснил я, — который нынче заперся в Калуге. Зборовский воевал за него, а не за короля, как вы, и потому он — вор, и будет в железах доставлен в Москву на царёв суд. То, что взят в плен он был, сражаясь за короля, не делает его невиновным в преступлениях против царя.

— Тогда я присоединюсь к нему в возке для пленных, — решительно заявил Струсь и не дожидаясь нашего с князем Дмитрием ответа отправился к куда более скромным возкам, куда забирались пленные офицеры рангом пониже и среди них закованный в лёгкие кандалы Зборовский.