Фантастика 2025-58 - Евгения Букреева

ночных лампад, он поднялся с колен, измученный и одновременно полный сил, понимая, что надо делать, куда идти. Он медленно побрёл в спальню, ни на что не обращая внимания, дошёл до двери, остановился и, обернувшись к охраннику, который неусыпной тенью следовал за ним, сказал вяло, едва шевеля губами:

— Надо… портрет… чтобы много, чтобы везде…

Охранник вытянулся, не понимая — что с него взять, плебей, — но Сергей уже прошёл в спальню, бухнулся на подушки, забылся тут же быстрым кратковременным сном, но перед тем, как опять упасть в беспросветную яму, повторил уже для себя, отчётливо выговаривая каждое слово: везде повесить портреты прадеда, везде, чтобы голос и лик великого Алексея Андреева всегда и всюду сопровождали его, вели во всех начинаниях…

* * *

Лифт полз медленно, ужасающе медленно.

Сергею теперь часто казалось, что все вокруг тормозят, и люди, и вещи — всё двигается как при замедленной съёмке, и только он один продолжает существовать в нормальном ритме. Сергей едва сдерживался, чтобы не начать пританцовывать на месте, как в детстве, когда мама или няня слишком долго застёгивали пуговицы на его рубашке, отвлекая, воруя минуты у таких важных дел.

— Ах, Серёжа, какой ты торопыга, — улыбаясь, говорила мама, застёгивала последнюю верхнюю пуговичку неудобного и жёсткого воротника и едва успевала поцеловать его в макушку, потому что он, вырвавшись из маминых рук, уже нёсся по коридору в игровую, весело подскакивая, охваченный сжигающим его изнутри жаром нетерпения.

И вот сейчас он чувствовал нечто похожее, только в десять, в сто раз сильнее.

Сергей посмотрел на стоящего рядом Алекса Бельского — интересно, понимает ли этот юный, красивый мальчик всё величие момента? Конечно, вряд ли, но это ничего. Он поймёт, из этого робкого юноши со временем выйдет толк. Ему надо лишь слегка помочь, взять за руку и провести по тёмным лабиринтам судьбы, вперёд, к свету. И этим проводником станет он, Сергей Андреев.

— Ты, Алекс, наверно, теряешься в догадках, зачем я взял тебя с собой?

Сергей заговорил, как всегда мягко, но мальчик при звуке его голоса слегка вздрогнул. Ох, уж эта юношеская нерешительность, вспыхивающая жарким румянцем на бледных щеках, несмелость и стыдливая застенчивость, — во всём этом Сергей видел себя и может отчасти поэтому испытывал к мальчику что-то похожее на отцовские чувства. А ещё у этого мальчика было просто потрясающее внешнее сходство с матерью, Анжеликой (те же изысканные правильные черты лица, чувственные полноватые губы), и — как же причудлива порой игра генов, — с Иваром Бельским, который, получается, приходился этому милому юноше прапрадедом.

— Ты знаешь что-нибудь о своём прапрадеде, Алекс? — спросил Сергей. — Твоя мать рассказывала тебе?

— Его звали Ивар, — проговорил мальчик. — Он был заместителем Верховного правителя, Алексея Андреева. Его правой рукой.

Может быть, Сергею показалось, но он не услышал должного почтения в голосе Алекса. Тот говорил так, словно отвечал заученный, но не слишком интересный урок, и это почему-то покоробило Сергея.

— Именно так, Алекс. Правой рукой. И, возможно, когда-нибудь ты — его потомок — станешь и моей правой рукой тоже. Это будет правильно и справедливо. Когда-то наши с тобой предки вместе создали этот мир, заключив его в бетонные стены Башни. Они были почти Богами, ведь что ждало бы людей, для которых они открыли двери созданного ими мира, без их упорства, без их гения, без их силы? Смерть. Мучительная смерть, — слабый голос Сергея окреп, поднялся ввысь, заполнил железную кабинку пассажирского лифта. — Но люди никогда не умели ценить добро. Никогда. Люди слабы, ничтожны и алчны, им всё время мало, всего мало, они, как малые дети, которые блуждают во тьме и молятся тьме. Тот мятеж, возглавляемый Ровшицем, был тьмой, охватившей нашу Башню, утопившей её в крови и на долгие семьдесят лет погрузивший наш мир в хаос и безумие. Безумие! — тонко вскрикнул Сергей так, что даже по спине лифтёра, который молчаливо-почтительной тенью застыл у двери, пробежала лёгкая судорога, вздрогнули худые лопатки под красным сукном ливреи, нервно дёрнулись длинные пальцы в белых перчатках.

Алекс тоже вздрогнул, бросил испуганный взгляд на Сергея, потом, опомнившись, отвёл глаза. Глупый мальчик, он не понимал его, совсем не понимал. Сергей схватил его за руку, почти силой заставил поднять лицо.

— Знаешь ли ты, как умер твой прапрадед, Ивар Бельский?

— Н-нет, — юноша слегка запнулся.

— И это неудивительно, что ты не знаешь. В лживых школьных учебниках, по которым учили не одно поколение детей, нет ни слова правды. Но я-то знаю, знаю всю правду, и ты, как наследник, как носитель генов, тоже обязан её знать.

Сергей с силой сжимал предплечье юноши, не замечая, что тот морщится от боли. Да и разве это была боль — так, лёгкий укол, по сравнению с тем, что в своё время пришлось вынести Ивару Бельскому.

— А это кто, бабушка? — Серёжа тыкает указательным пальчиком в старую бумажную фотографию, с которой Серёже весело и немного зло улыбается молодой мужчина. За спиной у мужчины синь моря, сливающаяся с голубой лазурью неба, тугой белый парус (Серёжа слышит его звонкую песню), солёные брызги, солнце, опустившее в воду горячие ладони. Ветер треплет густые светлые волосы, сильные руки сжимают штурвал. На среднем пальце огнём горит массивный золотой перстень.

— Это Ивар Бельский, близкий друг моего отца, твоего прадеда. Я тебе рассказывала.

Конечно, бабушка рассказывала. Это тот Ивар, которого… Серёжино сердечко сжимается, глаза против воли наполняются слезами.

— Ты не должен плакать, Сергей. Ты должен помнить, всегда помнить…

Голос леденеет, слова жалят снежными иглами, впиваются в виски. Серёже хочется визжать. Хочется заткнуть уши. Не слышать. Не слушать. Но он не смеет. Снежная Королева холодно и бесстрастно рассказывает о страшных пытках, о выворачиваемой наизнанку боли, и солнечные зайчики за спиной Ивара, смеющегося Ивара с фотографии, расползаются кровавыми пятнами.

— …а потом они повесили его, уже мёртвого, в центре самого нижнего из Поднебесных ярусов, того, что теперь отдан на потеху черни, соорудив там что-то наподобие площади для аутодафе… — страшное слово «аутодафе» бьётся чёрной птицей в маленькой Серёжиной груди, и сердечко трепещет, заходится с каждым взмахом больших чёрных крыльев. — …мёртвого повесили, потому что они боялись его даже после смерти. Ивара было не узнать, настолько изуродовано было его лицо, сломанные руки висели плетьми, один глаз вытек…

«Замолчи, бабушка, пожалуйста, замолчи», — шепчет кто-то внутри Серёжи, а перед глазами болтается в петле мёртвый Ивар…

— Вина твоего прапрадеда, перед этой чернью, перед этими жалкими убийцами, была только в том, что он был богат. Что его