Рубиновый рассвет. Том I - Евгений Неволин

Все они чуют — один из палачей мертв. И ликуют. Пока инквизиторы уносят тело, Гилен погружается в себя. Его мысли текут медленно, как густая кровь:

«Они хотят разгадки. Они боятся катастрофы. Слепые щенки, лающие на грозу»..

Его взгляд скользит по Сайлосу, который стиснул зубы, когда ликующие голоса из коридора стали громче. В жилах инквизитора кипит ярость, но он слишком дисциплинирован, чтобы показать это.

«Этот город… гниёт заживо. Как труп в красивых одеждах»..

В памяти всплывают картины: «Нижние кварталы — грязь, вонь, дети с пустыми глазами, жующие кожу от старых сапог. Верхние кварталы — мраморные колонны, золотые кубки, смех, такой же пустой, как глаза голодающих».

«Одни страдают в шахтах, покрываясь язвами. Другие пируют в башнях, обсуждая философию. Такой мир не исправить. Его нужно сжечь дотла. И начать заново».

Но сначала — вырваться. Кровь под кожей отвечает ему, пульсируя в такт этим мыслям. Сайлос проводит грубой ладонью по лицу, стирая каплю пота — редкий признак усталости у этого человека. Его тень колышется на стене, как пойманная в ловушку птица.

Бернан прикрывает дверь, но ржавые петли, пережившие сегодня побои, издают пронзительный скрип, оставляя щель, через которую доносится гогот пленников. Его крупная фигура напрягается — он ненавидит эти звуки.

Джереми берет со стола разбитую склянку, разглядывает осколки — его тонкие пальцы дрожат, но не от страха. От ярости. Он сжимает стекло так сильно, что кровь выступает на ладони.

Сайлос делает шаг вперед, его сапоги с глухим стуком опускаются на каменный пол. Холодные глаза, подобные лезвиям, фиксируются на Гилене с неожиданной интенсивностью. Впервые за все время его голос лишён привычной ядовитой иронии — только голая, усталая настойчивость, обнажающая годами копившуюся усталость.

— Гилен.

Имя срывается с его губ не как обвинение, не как проклятие, а почти как обращение к равному — странное признание в мире, где все делится на палачей и жертв.

— Назови причину. Почему ты здесь?

Он не угрожает, не давит — его руки спокойно висят вдоль тела, но в каждой мышце читается напряжение. Он ждёт ответа. Возможно, впервые за долгие годы — искренне.

Гилен медленно поднимает голову, будто пробуждаясь от глубокого раздумья. Его очки на секунду отражают лицо Сайлоса, искажая черты, превращая их в гримасу — будто показывая истинную суть, скрытую под маской контроля.

— По ошибке.

Он не лжёт. Это действительно ошибка — сбой в коде Реальности, нелепая случайность, что забросила его сюда, как щепку в бурном потоке. Роковая опечатка в великом замысле мироздания. Но правда звучит как насмешка, горькая и бессмысленная, как смех над могилой.

Сайлос замирает. Его губы сжимаются в тонкую белую линию, кожа на скулах натягивается. Он хотел услышать тайный замысел, зловещий план, признание вины — но не это. Не абсурд. Не насмешку судьбы.

— Ошибка, — повторяет он тихо, будто пробуя слово на вкус, проверяя, не рассыплется ли оно в прах.

Оно не помещается в его упорядоченной вселенной, где всё имеет причину, где каждая смерть учтена, где нет места случайностям. Он вздыхает, звук выходит тяжёлым, как последний выдох перед падением. Поворачивается к двери, его плащ вздымается за ним, словно крыло.

— Бернан. Хорошего дежурства.

Перед тем как выйти, останавливается на пороге, не оборачиваясь. На мгновение кажется, что он что-то добавит — но слова застревают в горле.

— Пришлю подмогу.

Его шаги затихают в коридоре, растворяясь в зловещем гуле подземелья. Бернан остаётся один с пленником. Его массивные ладони сжимаются в кулаки, костяшки белеют от напряжения, но он не делает ни шага вперёд. Глаза бегают от Гилена к двери и обратно, будто ища ответа, которого нет.

Бернан молча принимается за работу, его массивная фигура, обычно такая громоздкая и неуклюжая, движется по кабинету с неожиданной, почти противоестественной аккуратностью. Каждое движение выверено, будто он раз за разом повторял этот ритуал очищения после очередного кровавого спектакля.

Его огромные ладони, привыкшие ломать кости и сжимать рукоять топора, теперь бережно подбирают разбросанные свитки. Пальцы, покрытые шрамами от давних битв, аккуратно сворачивают пергаменты, возвращая их на полку — туда, где они стояли до того, как хаос ворвался в это помещение.

Книги, вырванные с полок во время недавней схватки, одна за другой возвращаются на свои места. Бернан расставляет их с педантичностью библиотекаря, выравнивая корешки так, чтобы они стояли ровно, как солдаты на параде — строгий порядок против недавнего безумия.

Заметив метлу в углу, он берет ее и начинает мести пол. Щетина скребет по камню, собирая осколки разбитых склянок, перемешанные с засохшими каплями крови — последние свидетельства того, что здесь произошло. Каждый осколок звякает, падая в совок, будто рассказывая свою историю поражения.

Черный мешок, набитый остатками зелий, пылью и обломками прошлого, исчезает за дверью. Кабинет снова выглядит почти презентабельно — если не считать двух отсутствующих: исчезнувшего хозяина этого места и пленника, что молча наблюдает за уборкой из своей клетки.

Бернан останавливается у двери, его могучая грудь поднимается в глубоком вздохе. Он крест-накрест складывает руки на груди, и его взгляд становится тяжелым, как свинцовые тучи, что вечно висят над Аль-Деймом, предвещая бурю.

— Чёртов бардак... — бурчит он, но в голосе нет привычной злости, только глубокая, костная усталость, как у человека, слишком часто видевшего, как порядок превращается в хаос.

Спустя два часа, когда тени в коридорах становятся длиннее, дверь открывается с тихим скрипом. В кабинет входят трое молодых инквизиторов, их шаги осторожны, будто они вступают на поле битвы.

Первый — высокий и угловатый, с подбородком, острым как клинок, и беспокойными глазами, которые непрестанно скачут от предмета к предмету, словно ищут скрытую угрозу.

Второй — коренастый, с лицом, изуродованным ожогом в форме руны Огня — отметиной, которая тянется от скулы до подбородка, превращая половину лица в маску из рубцовой ткани.

И третий — Энтони. Его появление кажется диссонансом в этой компании — слишком юное лицо, слишком прямой взгляд, в котором читается не страх, а тревожная решимость.

Энтони кивает Бернану, его голос тихий, но твердый, как сталь:— Мастер Сайлос прислал нас. Сказал, помочь в охране пленника.

Бернан хмуро осматривает новоприбывших, его взгляд задерживается на Энтони дольше, чем на других. В его глазах мелькает что-то — может быть, сомнение, а может, тень чего-то похожего на жалость.

— Ты хоть понимаешь, с кем тут сидишь? — его голос глух, как отдаленный