Интервенция - Иван Алексин

всё литовское войско стоит. Целое поле своими шатрами заставили, множество костров по ночам жгли, конные отряды вокруг города туда-сюда курсировали. И невдомёк им было, что он уже на следующий день об уходе полка Зборовского узнал. А самого гетмана здесь и вовсе не было. Не захотел Ходкевич, подобно Баторию, у псковских стен месяцами сидеть.

Будь на то его воля, давно бы уже оставшихся под городом вражин перебил, даже помощи новгородцев не дожидаясь. Не так уж и много их. Вот только государь тихо до поры велел сидеть. Пусть, мол, ляхи подальше на Восток уйдут да под Москвой увязнут. Вот тогда они вместе с новгородским воеводой князем Андреем Куракиным в сторону Смоленска и должны ударить, отсекая вражьему войску обратную дорогу.

Пришло время! Наконец-то новгородские полки под Псковом появились. Он уже, грешным делом, сомневаться начал; придут ли? А если и придут, то не шибко ли запоздают? Сигизмунд, сказывают, уже под Москвой стоит, а он всё без дела мается.

— Заворачивай! К холму заворачивай! — проревел воевода, направляя отряд к заставленному шатрами пригорку. Там в этот момент литовский военачальник пытался организовать хоть какое-то сопротивление, сбивая в единый отряд мечущихся во все стороны всадников. — Порубим супостатов!

Литвин трусом не был. Выстроил клином свой немногочисленный отряд, бросил коня вскачь, заняв место на острие атаки.

Ишь ты! По всему видать, литвин решил, воспользовавшись тем, что псковичи, увлечённые погоней, рассыпались по всему полю, прорваться сквозь строй и попробовать уйти.

— Держи строй! — проревел Колтовский, оскалившись по-волчьи. — Плотнее держитесь, сукины дети!

На крик воеводы откликнулось с полсотни всадников, сомкнули ряды, ощетинившись десятком копий.

Ничего. У литвина воинов не больше будет и копий совсем нет. Главное уйти не дать, чтобы в бою увязли. А там со всех сторон псковичи навалятся, быстро сомнём.

Копий у литвинов не было. Зато были пистоли. Недружный залп отозвался стонами, выбив несколько всадников с коней. Колтовский зарычал, почувствовав боль в боку, сшиб с коня усатого шляхтича, не успевшего вытянуть из-за пояса второй пистоль, полоснул клинком, не дав подняться. Завязался яростный бой. Литвины теснили, яростно напирая, но в бой ввязывались всё новые и новые всадники, вставая на пути беглецов, втаптывая их в траву.

— Не уйти вам! — рявкнул Иван, окружённому со всех сторон вражескому воеводе. — Сдавайся, вражина.

— А ты кто таков, чтобы самого Ляцкого в полон брать⁈ — выплюнул тот ответ.

— Ляцкой? — зло прищурился Колтовский. — Уж не сын ли ты иуды, Ивашки Ляцкого, что вместе с отцом к ляхам переметнулся? Дед, выходит, эти земли когда-то от литвинов боронил, а ты сам сюда с ними войной пришёл.

— Не тебе, пёс московский, о моём батюшке брехать!

— Ну, тогда гляди, — Колтовский оглянулся, убедившись, что намеченный литвинами прорыв захлебнулся и все они либо убиты, либо сдались в плен. — Дайте место, православные. Сам с ним биться буду.

— Так ты же ранен, воевода, — сунулся к немцу было один из псковичей.

— Этого выродка с коня свалить, сил хватит.

Иван тронул коня и тут же с трудом парировал рубящий, нанесённый на подскоке удар. Литвин тут же ловко развернул коня, полоснул уже сбоку, метя в плохо защищённое бедро, скрежетнул лезвием по встреченной стали. Колтовский ударил в ответ, неожиданно сунув острием сабли в лицо, дёрнул коня, сближаясь с отшатнувшимся литвином. Тот принял бой, умело отыскивая клинком брешь во вражеской защите, рубанул от души, ударив по раненому боку и тут же соскальзывает с седла, захлёбываясь собственной кровью.

— Ловко ты его, Иван Семёнович, одолел, — прогудел кто-то из окруживших место схватки воинов. — И саблями толком помахать не успели, как всё закончилось.

— Ловко? — переспросил, тяжело дыша, воевода. — Как бы не бронька отцовская, мне бы сейчас под копытами лежать. Ладно. Нечего тут без дела толпится, — Иван, развернул коня, машинально потянулся рукой к многострадальному боку. — Ворогов мы порубили. Кто ушёл, значит, срок его ещё не настал. Вон дворянская конница из-за лесочка показалась. Наверняка, и князь Куракин где-то там. Поскакали. Нам ещё думать, как Смоленск ловчей из осады выручать.

Глава 20

22 августа 1609 года от рождества Христова по Юлианскому календарю.

— Вот же ироды проклятые! Камня на камне не оставили! Всё, что смогли, поломали! Ну, ничего, придёт время, я Сигизмундушке за всё сторицей воздам! В этакий разор ввёл, образина шведская!

— Почему шведская, государь? — тут же не на шутку заинтересовался Никифор. — Он же в Речи Посполитой царствует.

Я хмыкнул, покосившись в сторону главного рынды. Вот же, злыдень. Все молча царскому гневу внимают, стараясь лишний раз не отсвечивать, а этому всё неймётся. Может мне его всё же проучить разок показательно, чтобы на будущее урок был?

Я машинально коснулся надорванной мочки уха, пряча улыбку.

Нельзя. Этак мне потом и поговорить нормально не с кем будет. Василий Грязной умер, Порохня в Сечи, Тараско со Скопином-Шуйским вдогонку за польским войском ушёл. А Янис, похоже, так и не простил до конца ту историю с Елизаветой. Даже когда за его подвиги в окольничие возводил, слово лишнего не сказал. Разве что за какого-то польского пана попросил, чтобы в чести держали, а не гнобили вместе с остальными. Да и уедет он скоро к Каспийскому морю на остров Джамбайский. Я его во главе нового морского приказа поставлю. Вот пусть на месте за постройкой первых кораблей и наблюдает. Через пару лет, если всё по плану пойдёт, мне этот опыт уже на Чёрном море пригодится.

Да и знает главный рында ту грань, через которую не стоит переходить. Научился, подлец, с первого взгляда определять, когда царь-батюшка, и вправду, в бешенстве кулаками трясёт, а когда так, больше для порядка гневается.

Сегодняшняя буря разразилась как раз «для порядку». Потому как, хоть и порезвились поляки на стройках железодельного и ружейного заводов, ничего особо важного так и не сломали. Не успели там ничего серьёзного построить. А струмент и мастеров Жеребцов заблаговременно в Тулу перевёз, за что я ему даже больше, чем за взятие Калуги, благодарен.

Но разгневаться всё не нужно. Я для того в Тулу и приехал, чтобы новый импульс этим стройкам придать. Иначе зачахнет всё, захиреет, с угрозой превратиться в долгострой.

— Всё исправить, ваше величество, — англицкий мастер, Джон Пертон, несмотря на свою комплекцию, был на