Пограничные полномочия - Надежда Верещагина

Есть у меня подозрение, что в том и фишка: раса двадцать шесть – ходячее межпланетное небытие – нашла в моём лице некий вызов. Я такой же никчёмный, но всё-таки существую. С другой стороны, чем это грёбаное ничто может так рассуждать? Ох, ёлки же… Зажмуриваюсь, энергично растирая пальцами виски. Температура воды в душе еле-еле понижается.

***

– Ваня, но разве ты не любишь свою работу?.. – неспешно начинает Том, восседающий в причудливом кресле с мирабилианским кексом в руках. Остальных нигде не видно.

С минуту играем в гляделки. Не выдерживаю первым:

– Уверен, что контролировал свой мозг! Ты использовал какой-то секретный приём и снова сунул туда нос?

– Именуемый слухом. У нас он немного получше вашего. Ты стукнул по стене и выразился отчётливо: «Да я просто ноль без палочки, вот и всё!» И если я правильно истолковал эту идиому…

– Ты правильно истолковал эту идиому.

Отворачиваюсь, посвятив себя усердному поиску в окружающем апофеозе эклектики предмета, подходящего для размещения тела образцового среднестатистического землянина.

– Хорошо. И не колоти больше здесь по стенам – они могут…

– Я в курсе… Мне просто больше ничего не подходит.

– Э…

– Моя работа – не могу представить себя ни на какой другой.

– Так ведь это и означает…

– Да. Хватит уже.

Том заглатывает оставшийся кусок кекса, легко отрывается от кресла, втаскивает в него меня, сложным жестом заставив подлокотник превратиться в криволинейной формы столешницу, и, посуетившись с полминуты вне зоны видимости, последовательно передаёт мне тарелку с чем-то похожим на плов, аршинного размера ложку и раскалённую кружку с явно обычным земным чаем, а потом, ещё помедлив, открывает рот и осведомляется:

– Надумал что-нибудь?

Сам я и не вспомнил бы о еде, но поддаюсь кинематографичной выверенности происходящего – как будто только вот и надо сейчас, что сидеть и распивать чаи в кошмарной дыре с макабрической сущностью под боком. Зачерпнув солидную порцию и еле запихнув её в рот – поражаюсь: и впрямь самый настоящий узбекский плов.

– Ничего, кроме чёткого подозрения, что из этого ебучего пиздеца торчат уши кромешного сюрреализма…

– В смысле… он… подслушивает?..

– О господи… кто подслушивает? Сюрреализм?! – поперхнувшись изюминкой, сглатываю подступившие к горлу слёзы. – А-ха-ха! Разумеется, что ему ещё делать-то… Ты подслушиваешь, он подслушивает… а я пытаюсь не быть выслушанным до дна!

Том выражает прищуром восхищение, смешанное с приличной долей сияющего удовольствия, – вот-вот, это-то и заставляет заподозрить, что недопонимание было мнимым. Один из его немаленького арсенала способов разрядить обстановку. Обратить её в ноль, я бы сказал…

– И… я же не мирабилианец, может быть, мне не стоит так объедаться перед миссией?

– Едва ли это так уж важно… – подсовывает рядом с тарелкой ещё и кекс. – И… мы можем отложить её ещё на несколько часов.

– Нет!

– Ваня… – перестаёт петлять по окружающему пространству и, примостившись на каком-то крошечном хм… табурете, разглядывает меня снизу вверх. – Ты боишься? Почему? На Мирабилисе так не было.

– Я не бо… Что за идиотский вопрос! У меня нехилые шансы впасть в запредельную кому, или провалить миссию, или ещё хрен знает что… и совершенно непонятно, к чему это приведёт. Но самое фиговое – я не придумал никакого алгоритма действий!

– Но ты не… не ноль, без этой…

– Палочки…

– Да. И с этим ничего нельзя поделать. А ты так поглощён страхом, как будто возможно уничтожить не только твою жизнь, но и… тебя самого.

– Иди ты со своей философией… по такой логике мне лучше сразу сдаться без боя.

– По такой логике ты можешь проиграть. Но сдаться без боя…

– Будто это разные вещи! И то и другое означает слиться, – отхлёбываю чая и съёживаюсь от неоправдавшихся ожиданий: как-то необъяснимо быстро остыл.

– Разные. Полярные.

– Ладно, хватит. Давай покончим с ним прямо сейчас.

– Погоди. Тебя разве не беспокоят какие-то ещё вопросы о расе?

Прикоснувшись к кружке у меня в руках, он заставляет её нагреться.

– А тебе – не страшно? – нацеливаю встречный вопрос.

Не знаю, когда меня прорвало. Кажется, из-за болезни Алекса. Раньше я бы даже слово такое вслух не произнёс по отношению к мужчине. Будто правило игры – заталкивать его как можно глубже. А потом – вцепился в саму суть эмоции и не могу прекратить её препарировать.

– Нет, – выпендривается Том, пластичным движением шеи откидывая волосы с лица.

– Ага, три раза. Не помнишь, что говорил на Мирабилисе?

– С тобой очень сложно… Не всё приводится в систему, возьми уже в толк. Страх – только часть. У меня больше… больше всего внутри в одно и то же время. И многое – важнее. Я ведь стараюсь показать…

– Ладно… – проглатываю остатки чая. – Почему этот тип выглядит как персонаж Магритта? Сходство уж очень явное. Ориентировано изначально на землян?

– А… кто такой Магритт?

– Художник… Ты не знаешь?! Вы разве не поискали смысл транслируемой визуалки?

– Ваня… – отнимает кружку и стискивает обе мои ладони одной своей. – Мы при всём желании не смогли бы… Там нет никакой визуалки. Каждый видит как может. Понимаешь? Ты… ты меня слышишь?

Когда меня в последний раз так сильно захлёстывало адреналином? Выкрутило бы наизнанку, если бы он не держал.

– Том, – силясь выдернуть одну кисть из хвата, объясняю очевидное, – я, мягко говоря, не люблю, когда мои движения ограничивают.

Особенно когда это перекрывает возможность наносить удары…

Вопросительно приподнимает бровь, безвинно распахнув ресницы и не убирая руки. Вздыхаю и отворачиваюсь, наблюдая, как поднявшаяся было волна дрожи растворяется в неприятно примиряющей и определённо снисходительной данности.

– А что ты… вместо него видишь? – тихо-тихо проговаривает мой голос.

Том резко опускает, а потом так же стремительно поднимает на меня глаза – будто перезарядив какое-то механическое оружие.

– Сначала просто странника того самого из детской сказки… а потом – после смерти моего друга в Мираже… – начинает он осторожно.

– Так… Понятно. Вот же уроды, и как они это делают?!

– Не они – только я сам. Тебе бы лучше всё же понять.

– Что – ты сам? Несколько лет?!

– Он вдобавок правдиво стареет с виду… – кивает, наконец выпустив меня и энергично откинувшись назад. «Табурет» реагирует немедленным превращением в гамак.

Отвлекаюсь на попытку проанализировать, как именно этот предмет мебели претерпел столь радикальную метаморфозу в такие сжатые сроки, и не сразу замечаю, как моё кресло бесшумно и безболезненно следует его примеру.