Время перемен - Владимир Владимирович Голубев

чего нельзя было сказать о турецких топчи. Сам бригадир рубил саблей, когда-то вручённой ему лично Вейсманом. Кровь, крики, дым выстрелов, всё слилось в безумный хоровод. Сабля бригадира жалобно звенькнула, наткнувшись на умело подставленное под удар ружьё, и вылетела из руки.

Откуда-то сбоку выскочил Милинкович, коротко ткнул уже обрадовавшегося победе турецкого пехотинца штыком и молча сунул в руки командира своё ружьё, сам схватив валявшийся под ногами банник[16]. Словно былинный богатырь, размахивал он тяжеленным орудием для чистки стволов:

- Направо махнёт – улица, налево – переулочек, вокруг махнёт – площадь целая! – хрипло орал поручик слова из полюбившейся истории об Илье Муромце, ломая кости и пробивая черепа врагов.

Егеря поручика нагнали далеко ушедших вперёд офицеров, и теперь русские солдаты уже не допускали, чтобы их командиры слишком рисковали. Многие турки бежали, бросая артиллерию и обоз, часть во главе с французами пыталась сопротивляться. Навстречу Карпухину выбежал немолодой, но очень подтянутый человек, в одной белой рубахе, умело размахивая саблей.

- Эх, жалко сабелька моя где-то потерялась! – горько оскалился бригадир, примериваясь, как отбиться ружьём.

- Обойдёмся! – захохотал подскочивший Милинкович и от души приложил банником нападавшего.

Тот просто улетел от удара в сторону, потеряв свой клинок и жалобно проскулив: «Merde![17]».

- Гляди-ка француз! – комендант устало опёрся на ружьё и попытался отдышаться.

Лагерь осаждающих удалось захватить.

- Орудия гвоздить[18]? – деловито спросил артиллерийский капитан Кованько, стараясь утереть пот, стекающий на глаза.

- Стой, Кирилл Степанович! – остановил его комендант, — Кровь это, у тебя голова рассечена. Дай, перевяжу!

- Да, бог с ней, с кровью! – отмахнулся пушкарь, — Орудия-то гвоздить? Ведь пока ещё можем, а!

- Кирилл, бери двадцать человек. Как поймёшь, что турки на нас пошли, гвозди. Головой отвечаешь! И перевяжись, кровью истечёшь! Пузырин, давай, разворачивай пушки и сади по туркам, покуда можешь! Милинкович, ты со своими разберись пока с раненными да притихшими – твои ребята прыткие, быстро справятся. Марков, Сытин, Полушка – занимайте оборону, глядишь, нашим поможем. Никто же обратно в норы наши не желает?

Удалось открыть огонь по туркам из их же орудий, что смешало вражеские порядки, заставило забыть о попытках одолеть Суворова и начать в панике разбегаться. Когда к захваченному лагерю подлетели киргиз-кайсаки, рассчитывавшие на богатую добычу, их встретил усталый, в изорванном и запылённом до невозможности мундире, Карпухин.

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

Румянцев же атаковал Белград. Прямо с марша ударил по туркам, рассчитывая, что они ослаблены вестями о триумфе Суворова под Стратилатовым и уже думают об окончании боевых действий в преддверии зимы, а выбить у них эту крепость и важнейший пункт снабжения было бы очень неплохо. Возможно, на него повлиял и пример прошлой войны, исход которой решил неожиданный удар по противнику, поверившему, что в эту кампанию всё закончено и войска встают на зимние квартиры.

Турки действительно не были готовы к штурму в условиях начинающейся осенней распутицы, но фельдмаршал решился на это. Он натренировал войска так, что один ночной штурм крепости определил исход дела. Были захвачены огромные склады продовольствия и боеприпасов, эта турецкая армия была уничтожена, остатки её разбежались. Но и наши потери были очень большими.

Пусть навсегда на поле боя остались всего шесть тысяч человек, но раненных было более двадцати тысяч, а среди них был сам Румянцев. Ему пришлось лично поднимать австрийцев, заробевших после ранения имперского генерала принца Кобургского[19]. Пётр Александрович получил осколок в грудь и был плох. Император Иосиф, участвовавший в сражении, сам отвёз его в Вену и разместил в своём дворце Хофбург[20].

Мне пришлось бросать всё и мчаться в Вену – врачи давали плохой прогноз состоянию великого фельдмаршала, я должен был быть подле своего друга. Дороги ухудшались по мере отдаления от обустроенных русских земель, в Польше меня уже застигла грязь, а Австрии она продолжилась. Две лошади подо мной поломали ноги, завязнув в разбитых дорогах, я не спал много ночей и был покрыт грязью с ног до головы. Я успел.

Я бежал по лестницам дворца, меня вёл императорский камергер, на лице которого была невероятная сосредоточенность – все понимали важность этого момента. Сам Бороздин – главный армейский хирург был здесь, встречая меня возле покоев, где лежал Румянцев.

- Всё очень плохо, государь! – сразу начал он говорить и низко опустил голову, — Сердце у фельдмаршала уже не то, операцию по извлечению осколка провести удалось, но сердце…

- Умирает? – я так внезапно остановился, что бегущий сзади меня гайдук чуть не врезался мне в спину.

- Безусловно. Шансов почти нет. – голова врача опустилась ещё ниже.

- Сколько у него времени? – я выдохнул этот вопрос почти шёпотом.

- Несколько часов, не больше. – твёрдо ответил мне Бороздин.

В комнате находился и император Иосиф, он тоже знал о тяжелейшем состоянии человека, спасшего его страну, и хотел проводить его. Император был очень бледен, вид у него самого был весьма болезненным, но он говорил с Румянцевым стоя, лишь иногда приседая на стул, демонстрируя высочайше уважение полководцу.

Я кивнул своему царственному брату, бросившись к ложу, на котором умирал один из вернейших моих друзей.

- Государь! – Румянцев попытался привстать, заметив меня.

- Лежи, Пётр Александрович! Не надо, дорого́й друг!

- Успел увидеть тебя, Павел Петрович, перед смертью! Порадовал ты старика!

По моей щеке потекла предательская слеза. Я привык видеть фельдмаршала энергичным и сильным, даже раздобрев, он не терял этих качеств. В его глазах всегда горел молодой огонь, а теперь передо мной лежал старик, исхудавший, с отвисшей бледной кожей. Только улыбка на его устах да мудрая хитринка в глазах всё ещё напоминали, что это граф Румянцев-Задунайский.

- Позволь мне поздравить тебя, дорого́й Пётр Александрович, с чином генералиссимуса и титулом Светлейшего князя.

- Решил порадовать старика перед смертью, государь? – усмехнулся он, — А император Иосиф тебя опередил – теперь я генералиссимус и Светлейший князь Священной Римской империи. А зачем мне всё это, если смерть уже смотрит мне в лицо? Сколько мне они ещё отмерили?

- Мало, Пётр Александрович… Уж прости, что с такой вестью…

- До завтра доживу?

- Как Бог положит…

- Значит, скоро… Вдвойне его благодарю, что успел ты ко мне, Павел Петрович… Дети мои как?

- Михаил отличился в Астрабаде. Молодец! Так Скопца там гонял, любо-дорого посмотреть. Генерал-поручиком скоро станет. Николая Штединг в Данциге за себя оставил, доверие к нему испытывает. Сергей у Шелихова на