Громов: Хозяин теней 1 - Екатерина Насута

— Сейчас поехать в одно место, глянуть. Есть ощущение, что там свежая полынья открылась. Если так, надо огородки ставить. Да и на той стороне чисто будет, нехожено. А это хорошо… пока глянешь, скажешь, чего увидел. Если твари, то где схоронились… логова там.

Киваю с серьёзным выражением лица. Логова, значит?

— Ну а коль на ту сторону провести согласишься, тогда не только вот… но и десятую часть добычи всей, как оно по покону.

— Если сам соглашусь.

— Конечно, — Мозырь сцепил пальцы. — Я ж не дурак силком пихать в тень того, кто сам есть тень… я видал, что с такими, самоуверенными, происходит… нет, мне оно без надобности. Так что, съездим?

— В приют вернут?

— Если захочешь. А нет, то и тут оставайся.

— С этим… извращенцем?

— Извращенцем? — Мозырь хохотнул. — Так и есть… извращенец. Артистом был. Играл бабские роли, а там вон и втянулся. Вот что искусство с людьми делает, да… найдём и другое место. квартирку там. И приятеля твоего заберем, если хочешь. Всё одно кто-то должен тебе помогать.

— Я… подумаю.

Отказывать сразу — опасно. Соглашаться — глупо. И Мозырь удовлетворяется ответом. Кивает:

— Подумай. Иди-ка пока… в машине подожди. Дорогу-то найдёшь аль кликнуть кого?

— Найду.

Глава 23

«Приготовление омлета: снять с бычьего мозга плёнку, отварить оный в подсоленной воде и, остудив, нарезать маленькими ломтиками. Сложить в металлическую тарелку на масле, после чего покрыть красным соусом с мадерой и томатом, запечь в печке. А обрезки от мозгов изрезать помельче, сложить в кастрюлю, положить рубленых вареных шампиньонов, прибавить немного того же соуса, погреть немного на плите. Разбить несколько яиц венчиком и выложить на масленую сквороду и немного поджарить. Сложить рубленную массу из мозгов и шампиньонов в середину омлета и, закрыв края, опрокинуть на длинное тёплое блюдо, а наверх положить ломтики мозгов и подать».

«Омлет с мозгами». Рецепт из меню одной ресторации [12]

Я выхожу, но прежде, чем притворить за собой дверь, выпускаю тень, которая скользит внутрь, подбирая капли чего-то… сил? Эмоций? Главное, что их много. И зрение вновь меняется, словно черно-белый мир вдруг решает расслоиться, обрести глубину.

Смотрю.

Неровность каменных ступеней и россыпь пятнышек на них. Кровь! Я не сразу понимаю… много крови. Одни капли тянутся вверх, другие — вниз.

И дорожки разные.

Наслаиваются, перекрещиваются. А вон и целая лужица дотянулась до стены да и проросла вверх, уже не кровью, а то ли мхом, то ли плесенью, трогать которую противно, но я пытаюсь прикоснуться. И не удивляюсь, когда получается. Под пальцами она мягкая, что шёлк. А ещё в прикосновении моём рассыпается пылью, и пыль просачивается сквозь кожу, оборачиваясь силой.

Эта не похожа на горячую целительскую.

Эта… иная.

Совсем.

Но в то же время родная. А потому я потихоньку спускаюсь, памятуя, что поводок тени не так и длинен. Заодно уж подбираю эту плесень. От моего прикосновения на ней остаются пятна-следы и те в свою очередь разрастаются, расползаются в стороны будто круги на воде.

Силы же становится больше.

И она укрепляет нашу с тенью связь. Та тоже подбирает разлитое в кабинете. И судя по всему, там много больше… а ещё я вижу.

Мозырь сидит в кресле, сцепивши руки.

Долго сидит.

Потом вытаскивает круглую бляху и сжимает в руке.

— Мальчишка спускается. Посади там в машину. И не напугай. Пока нужны… да, пожалуй… накорми чем. Приютские всегда жрать хотят.

Потом встаёт.

И я отзываю тень, чтобы ускорить шаг. Хотя и не настолько, чтобы совсем. Просто иду, обеими руками опираясь на стену и потому, когда передо мной возникает человек, то видит он вполне обычную картину: слепого мальчишку, который пытается спуститься по крутой лестнице.

Оттого и идёт медленно.

Я даже сделал вид, что споткнулся.

— Ох ты ж, — Савкино тощее тельце подхватили и подняли. Руки сдавили рёбра, а я… я задохнулся от вони, исходившей от этого человека. — Аккуратнее, малец. Храбриться надо по делу. И помощи, когда надо, не зазорно просить.

Вонь эта была не того, материального свойства, вроде табака или дешевых духов, как там наверху. Нет, эта вонь происходила от теней, что окутывали человека плотным пологом. И главное, когда он с нами там, на улице, здоровался, я ничего этакого и не заметил.

— От так, — он вынес меня и только во дворе поставил на землю. — Охотник, стало быть? Молодой…

Тени… или не совсем тени? Наша-то живая, активная. И ныне спешила, тянулось за мною, чернильною кляксой прячась у стены. А ещё она тоже чуяла запах. И он манил, завораживал, почти лишал разума, если таковой у тени имелся.

Главное, что я чувствовал теперь, как ей хочется подобраться поближе к этому человеку.

А лучше сразу внутрь, в него, туда, где скрывается источник… болезни?

— Охотник… — я смотрю на него неотрывно, не способный отвести взгляд.

— Не нравлюсь? — человек усмехается. Белое его лицо кажется полустёртым, а там, за ним, проглядывает… не в лице, под шинелью, наброшенной поверх одёжи, будто клубок волос.

— Нет… просто… у вас тут… — я протягиваю руку, касаясь чего-то холодного. Пуговица. А ткань жёсткая и слегка влажная. От пота? А его ведь знобит.

Отмечаю это фактом.

И ещё другой — что волосья внутри приходят в движение. Нет, не волосья, клубок червей, очень тонких, но цепких, теперь я вижу их ясно, во всех уродливых подробностях, будто глаза мои взяли да и увеличили так, чтоб разглядеть можно было каждого в отдельности.

Тончайшие тела, ко всему перехваченные точно поясочками, разделённые на сегменты.

И ещё более тонкие отростки, уже даже не волосы, пушинки, каждая из которых крючком заканчивается. И крючки эти впиваются в тело, раздирая его. Крупные бусины-головы, снова щедро усыпанные колючками. И загнутые хвосты…

— У вас тут… — повторяю зачарованно, а тень не выдерживает. Она срывается с привязи, бросается на человека, внутрь человека, превращаясь сама в подобие червя, чем-то даже похожего на этих, мелких. Только покрупнее.

И гладкого.

Твою же ж…

— Савка… Савка, ты чего… чего ты с ним сделал? — рядом оказывается Метелька, который хватает меня за плечи и трясёт, повторяя в ужасе: — Савка, ты чего… чего ты, Савка…

— Ничего, — я смотрю на человека, который упал