История о девочке, о корабле, который она смастерила, и о путешествии, опоясавшем всё Королевство фей - Кэтрин Морган Валенте

Сентябрь сразу вспомнился Мистер Атлас и его характерный полу-всхлип, полу-кашель, — смысл которого так остался для нее не ясен, но сочетание звуков вызывало улыбку. Услышав последнее слово, Сентябрь невольно улыбнулась, (чем вызвала недовольство у пары шпор, которые заклацали и заметались на маленьком пятачке на длинных, похожих на паучьи, ногах).

— Мы все здесь — столетки, — скрежетали они, считая, что это объяснение снимет все вопросы.

Большой оранжевый абажур, от вида которого Сентябрь приходила в восторг (потому что он напоминал тыкву), завис невысоко над рядами хлама и мерцал, требуя внимания. Медленно и элегантно на бумажной поверхности проступили золотистые буквы:

В своем доме ты эксплуатируешь вещи

И совсем о них не думаешь. Нам горько это знать.

— О, мне так жаль! — воскликнула девочка, поднеся обе ладони к губам. — Я даже не знала! Вот я вижу кушетку, потому что в углу она выглядит как кушетка, и я же не обязана предполагать, что это на самом деле не то, что я думаю.

В этом и проблема.

Когда предмет интерьера достигает столетнего юбилея, он пробуждается. Становится живым. Обрастает именем, печалями, амбициями и любовными неудачами. И это не всегда удачное вложение средств. Иногда тяготы и радости от жизни в предыдущем доме нами не забываются. А иногда наоборот. Цукумогами — столетки. Пробудившиеся.

— Получается, весь мой дом спит, — прикусив губу в задумчивости, пробормотала девочка, — дожидаясь пробуждения, так? Странно как-то. И грустно. Сколько вещей я перетеряла уже или поломала, а ведь им было далеко еще до ста. Но … почему вы не обрели новые дома? Или собственную деревеньку?

Сто лет под крышей и в четырех стенах это долго.

Нас страшат замкнутые пространства.

Мы предпочли море ветер и солнце,

хотя многим из нас это еще губительней.

Металлические тела ржавеют, а бумажные сердца разрываются.

— Тебе сколько лет? — резко выпалил Ганибал, опять подпрыгнув и топнув.

— Одиннадцать, сэр.

— Ну это вообще никуда не годится! — закричал он, когда поднявшийся гомон, топот, перезвон мечей и пересвист чайников немного поутих. — Доверять можно лишь тем, кому за сто! — Цукумогами одобрительно завопили в ответ. — Боюсь, тебе придется покинуть остров. Тут не место для тебя. С тем, кому не исполнилось ста лет, трудно ужиться. Кто не прошел через руки повзрослевших внуков, кто ни разу не оставался собирать пыль зимой, когда семья уезжает справлять праздники на море, — тот не достаточно сдержан. Тот непредсказуем! Может запросто шляться где-то или вообще-чем-то-быть-занят!

— Одиннадцать! — воскликнули шпоры, — да это даже не пятьдесят!

— Это далеко не пятьдесят, — встряла в обсуждение ширма. — Это даже не двадцать. Она еще может стать революционеркой! Молодые только этого и хотят.

Если бы она была революционерка, то по-моему у нее был бы тогда наган…

Однако золотисто оранжевое мерцание абажура осталось без внимания.

— Да я вовсе не собиралась вас притеснять, — возразила Сентябрь. — Я уплыву, не сомневайтесь. Только ответьте мне на один вопрос. У вас поесть не найдется чего-нибудь. Морская жизнь это ведь не сахар.

— Нет! — грубо выпалил Ганибал. — Убирайся отсюда! Маленькая бестолочь!

Девочке не требовалось повторного замечания. Она всегда могла догадаться, когда ее присутствие не желательно, и обычно чьего-нибудь громогласного крика хватало, чтобы Сентябрь немедленно покидала собравшихся. Однако произошедшее на острове ее больно уязвило. Таким образом с ней в Королевстве Фей обращались впервые. Она сгорала от стыда, глядя в глаза брошенным предметам обихода. Здесь, на окраине Королевства, на необжитых островах Маркизе, видимо, еще не предоставлялся шанс принудить обитателей к обходительности и гостеприимству. По крайней мере Цукумогами ее не обманывали и не плели интриг. Сентябрь развернулась и поплелась к берегу. О, бедная девочка, что же ты наделала! Зачем ты повернулась к ним спиной? Или это на самом деле был виноват ветер, колыхнувший траву и прижавший ее к земле, — так что вдруг сверкнула в лучах солнца черная кожа девочкиных туфелек.

Кто-то в толпе хлама затрезвонил наподобие набатных колокольчиков, и тотчас же Ганнибал наскочил на девочку, толкнув ее, подобно быку. Сентябрь повалилась вперед, и лапти, напрыгнув сверху, пригвоздили ее к земле.

— Туфельки! — скрипучим, каркающим голосом кричал он, стоя на спине девочки. — Черные туфельки!

— А ну слезь с меня! — воскликнула Сентябрь, пытаясь сбросить пару лаптей на землю и схватить их в руки.

— Я же говорил! Говорил! Подозревать надо даже тех, кому девяносто девять! «Одиннадцать», ты бы еще сказала «слабенькая и вредная»!

— Я не вредная! Я пытаюсь спасти своих друзей!

— Мне плевать! Плевать, слышишь! Мечи, схватите ее! Особо не осторожничайте! Мы ее в колодец бросим!

Холодные, отточенные ладони схватили ее за руки. Чайники подскочили к ее ногам и горячим паром обжигали ее щиколотки, делая безрезультатными попытки подняться. По рукам из царапин и порезов потекла кровь. Мечи тащили девочку по траве под радостное пение и улюлюкание Ганибала и его соратников.

— Она несказанно наградит нас, правду говорю! Подарит нам чайники из молодого поколения, и нам не нужно будет больше тревожить старика Милдреда!

— Она? — крикнула Сентябрь. — Маркиза что ли? Она приказала вам?

— Ты еще мала для того, чтобы раскрывать тебе государственные тайны!

Громыхание, топот и песни внезапно смолкли, когда процессия подобралась к черной дыре, зиявшей в земле. Стенки колодца были выложены камнем до самого дна; Сентябрь, хоть и не видела его, но приглушенный плеск моря, доносившийся из глубины, различала явно.

— Не надо! — завизжала она, попытавшись вырваться. Однако хватка Мечей была крепка, лезвия вошли глубже в руку, застив глаза болью, и пустив больше струек крови к и без того перепачканным запястьям.

Недалеко от нее, прямо над ужасающей чернотой, опять появился оранжевый абажур. Письмена, проявлявшиеся на его обивке, были так же милы и изысканы:

Маркиза сказала не проморгать девочку

в черных туфельках. Мне жаль.