Диссидент-4: Да не судимы будете - Игорь Черемис

— Мне нужно поговорить с осужденным, — сказал я.

— Не положено, — сержант посчитал разговор законченным и хотел тоже уйти.

— Положено, — я достал своё удостоверение и показал ему.

Это было не совсем так, но три волшебные буквы на бордовой обложке пока что пользовались уважением — особенно у служивого люда.

Он чуть помялся, но потом махнул рукой:

— Проходите.

— Спасибо, — поблагодарил я. — Можете немного подождать снаружи? Я быстро, потом верну его вам в целости и сохранности.

Лишь в этот момент Якир поднял голову и узнал меня.

— Позлорадствовать пришел? — спросил он. — Всё по-твоему вышло…

— Нет, Петр Ионович, с чего мне злорадствовать, обычный контроль, — я улыбнулся. — И мы не исключали провокаций, поэтому так… Но я рад, что эта часть вашей жизни закончилась. В СИЗО всё же не рекомендуется сидеть слишком долго — замкнутое пространство, свидания и передачи ограничены. В колонии попроще, хотя тоже ничего хорошего.

— Тебе-то откуда знать? — буркнул он.

— По наблюдениям, исключительно так. Познавать эту разницу на собственном опыте я не собираюсь. Но я пришел не затем, чтобы пожелать вам хорошей отсидки… злорадствовать, как вы выразились, я не собираюсь. Мне нужно задать вам один вопрос.

— А если я откажусь отвечать?

— Петр Ионович, вам не кажется, что мы эту стадию уже проходили? –напомнил я. — Не хочу, не буду… детский сад, штаны на лямках. Вы хотя бы вопрос выслушайте, а потом уже решайте, что вы будете делать, а чего — не будете.

Якир надулся.

— Не до разговоров мне сейчас, начальник, — сказал он. — Надо в себя прийти после этого вашего суда… Всё же целый год за решеткой впереди.

— Девять месяцев, Петр Ионович, всего девять месяцев, — поправил я. — А могло быть и пять лет с последующей ссылкой, ваши статьи это позволяли. Но я, как вы заметили, выполняю наши договоренности, и, надеюсь, имею право на то, чтобы кое-что уточнить. К нынешнему делу это не относится, не беспокойтесь. И к любому другому делу тоже.

Якир нахмурился. Кажется, напоминание о том, что он заключил сделку со следствием, било по его гордости; возможно, он бы предпочел всё-таки быть несломленным — но не нашел в себе сил снова отправиться в заключение надолго.

— Ладно, шут с тобой… спрашивай.

— Вопрос на самом деле простой. Когда вы поняли, что вам нужно бороться со сталинизмом и как это произошло?

Якир удивленно посмотрел на меня.

— А ты, начальник, по мелочам не размениваешься… Если я скажу, что не помню?

— Я развернусь и уйду, — я пожал плечами. — В принципе, мне ваш ответ особо и не нужен, ваша биография известна достаточно подробно, поэтому в общих чертах ответ мне понятен. Но, может, вы всё-таки расскажете, что такого случилось в 1966 году, когда вы вдруг увидели признаки возрождения сталинизма в СССР?

Он молча смотрел на меня, а я — на него, не отводя взгляд.

— Ты всё понимаешь, чекист, — тихо сказал он.

— Думаю, не всё, — также тихо ответил я. — Я не могу понять, ради чего можно принести в жертву работу в институте Академии наук, кандидатскую диссертацию, устроенную жизнь. Как можно всё это променять на постоянные обращения, заявления и фактически — на подпольную борьбу против своей страны? Не объясните?

— Когда все твои знакомые выходят на площади, сложно оставаться в стороне, — он всё ещё говорил тихо-тихо, на грани слышимости. — Никто не поймет, а бойкот… К тому же я по-настоящему ненавижу Сталина.

— Не вы один, Петр Ионович, не вы один… — сказал я. — Но Сталин — это не вся страна. И он умер двадцать лет назад.

— Методы его живут!

— И снова мимо, — я позволил себе улыбку. — Мстить мертвецу через разрушение страны… Знаете, однажды одного римского папу выкопали из могилы и судили по всей строгости тогдашнего уголовного кодекса. Не думаю, что некоторым историческим примерам стоит следовать настолько буквально. Жить нужно здесь и сейчас. Подумайте над этим, Петр Ионович. Прощайте.

Я вышел из комнаты, ещё раз поблагодарил конвоиров — и отправился в местный туалет. Мне нестерпимо захотелось вымыть руки.

* * *

— Что дальше? — спросил Бобков.

Выслушал он мой доклад без всякого выражения на лице, даже вопрос задал лишь один — уточнил, какие посольства были представлены на процессе. У меня вообще создавалось ощущение, что ему вся эта возня с диссидентами не слишком интересна — та же поездка на матч Спасского с Фишером занимала его гораздо больше. Но в целом он понимал, каким направлением руководит, знал, чем занимаются его подчиненные, и помогал им даже в мелочах.

— Якобсона будет вести Валентин, я буду держать этот вопрос на контроле, чтобы он надолго не завяз, — ответил я. — Думаю, к ноябрьским праздникам тоже выйдем в суд, там в целом всё ясно, осталось не так много. Людмила Алексеева… по статье 190−1 её дело можно закрыть до конца сентября. Но я не уверен, что её нужно обязательно сажать. Лучше попробовать запустить слух, что она согласилась работать на нас.

К Алексеевой у меня было сложное отношение. Я слишком хорошо помнил эту неуемную старуху, озабоченную правами человека и слегка повернутую на этом. Авторитет у неё тогда определенный был — всё-таки почти динозавр, начинавший свою борьбу при СССР и сумевший остаться в «демократическом» движении и после распада страны. Но новое поколение оппозиционеров из двадцать первого века к ней относилось чуть свысока — как раз из-за её возраста, который мешал ей понять устремления тех, кто пришел на смену её товарищам. В принципе, я был бы не против того, чтобы Алексееву лишили гражданства, но пока собирался ограничиться чем-то вроде условного наказания с обязательным привлечением к трудовой повинности. Сейчас она работала в каком-то бессмысленном институте в системе Академии наук, и меня подмывало задать руководству этой богадельни несколько вопросов о том, чем заняты их сотрудники. Впрочем, я