Лабух - Иван Валерьевич Оченков

Ознакомительный фрагментне знал ни товарища Лукина, ни Машу, которых с такой скорбью поминал бывший со мной в плену парень. Зато их знал и возможно даже относился с симпатией Николай Семенов, в теле которого сейчас обитал совсем другой человек.

Немного позже мне удалось привыкнуть, что все мало-мальски значимые мероприятия в этом времени начинаются с митинга, но сейчас эти речи, полные пафоса перед искренне скорбящими людьми, показались мне несколько неуместными. Однако присутствующие встретили их если не с одобрением, то уж точно с пониманием. Для них классовая борьба, о которой с жаром толковал товарищ Фельдман и другие выступающие, была повседневной реальностью. А погибшие, как ни крути, жертвами этой самой борьбы.

Особенно всем жаль было Машу, оказавшейся совсем молодой и красивой девушкой, примерно одного возраста с Никишкой. Во время боя она яростно отстреливалась, пока её не ранили и не захватили бандиты, а потом… в общем смерть её не была легкой. Так что, узнав подробности, я больше не сомневался в правильности своего выбора. И если ко мне ночью снова вздумает заявиться убитый мною матрос, найду что ему сказать. Что же касается выживших, надеюсь, Нечая и его подручных расстреляют, ибо ничего другого они не заслужили…

Потом было шествие под звуки духового оркестра, залп почетного караула, женский плач и хмурое молчание мужчин. Наконец, всё закончилось, и можно было уходить, но рядом со мной снова оказался Никифор, а вслед за ним и Фельдман.

— Как устроился, товарищ Семёнов? — вроде бы участливо спросил начальник милиции, но что-то в его тоне заставило меня насторожиться.

— Нормально, — коротко ответил я. — Не выгнали добрые люди.

— Это хорошо. Чем думаешь заниматься?

— Даже не знаю, — пожал я плечами. — Попробую найти работу, а там видно будет.

— Ты ведь, кажется, музыкант?

— Да.

— Всё хотел спросить, а что за песни ты пел бандитам? — задал, наконец, главный вопрос Фельдман и буквально впился в меня испытующим взглядом.

Идущий рядом и явно сдавший меня Никишка последовал его примеру и теперь за бедным музыкантом следили две пары недоверчивых глаз. И что в данной ситуации прикажете делать?

— Бандитские, конечно, — как можно более равнодушным тоном отвечал я. — Что же им ещё можно исполнить? Почему-то мне кажется, что «Интернационал» они не оценили бы!

— И как же это понимать? — нахмурился Фельдман, явно считавший, что Николай Семенов должен был героически погибнуть за Советскую власть, но ни в коем случае не поступиться принципами.

— А вот так, дорогой товарищ! — огрызнулся я. — С волками жить, по-волчьи выть!

— Испугался, значит!

— Не в этом дело. Я, товарищ Фельдман, не просто конником был, а ещё и разведчиком. И для выполнения заданий командования приходилось и форму вражескую надевать, и честь золотопогонникам отдавать и много чего ещё делать, о чём вам знать не положено. А потому считаю, что в сложившейся ситуации поступил правильно! Сохранил жизнь и себе и вашему юному, но при этом чрезмерно болтливому сотруднику. А когда возникла подходящая ситуация, стал действовать. В результате чего главарь бандитов по кличке Нечай был захвачен, причем без напрасных потерь со стороны представителей народной власти.

Выпалив всё это в лицо явно опешившему Фельдману, я хотел повернуться и уйти, но не получилось. Смутившийся от моей отповеди мальчишка кинулся ко мне и, по-щенячьи заглядывая в глаза, затараторил.

— А я знал, я верил, что вы свой! Советский!

— Ладно, проехали, — сухо отозвался я. — Если вы закончили, то я, пожалуй, пойду. Надо ещё работу искать. Не хотелось бы, знаете ли, всю войну пройти, чтобы в мирное время с голоду помереть.

— Знаешь что, Семенов, — рубанул рукой воздух Фельдман, — а иди ко мне в милицию! Мне такие люди как ты — во как нужны!

И в подтверждение своих слов провел ладонью по горлу.

— Вот значит как, — усмехнулся я, лихорадочно соображая как уклониться от такой чести, избежав при этом проблем в будущем. — Только что собирался в кутузку отправить, а теперь на службу зовешь!

— Ты что, обиделся? — искренне удивился тот. — Зря. Мы, конечно, иногда перегибаем, но бдительность в нашей работе — первое дело!

— Факт, первое! — горячо подтвердил его слова Никишка.

— Михаил Борисович, — припомнил, наконец, слышанное в толпе отчество начальника милиции. — Понимаешь, какое дело. Устал я от всего этого. От службы, от стрельбы, от потерь… мирной жизни хочу хоть самую чуточку ощутить. Хоть краешком зацепить. Понимаешь?

— Эх, товарищ Семенов, — кажется, искренне огорчился моей несознательностью Фельдман. — Все я понимаю, да только рано нам шашку на гвоздь вешать! Столько разных гадов изо всех щелей повылазило, что просто диву даешься… Но уж если ты все решил, неволить не стану.

— Вот и хорошо, — попытался улизнуть, но не тут-то было…

— Ты вот что, — остановил меня Фельдман. — Зайди в Исполком. Я им насчет тебя звонил…

— В смысле?

— В коромысле! — передразнил меня милиционер. — Поскольку ты есть боец Красной армии, находящийся на излечении, стало быть, имеешь право на жилплощадь и на питание. Советская власть своих не бросает!

— Что⁈

— Все, ступай некогда нам.

В Исполкоме очередного просителя встретили не особо приветливо, но все же и не прогнали. Помыкавшись по коридорам, я добрался, наконец, до заместителя по хозяйственной деятельности товарища Гулина — низенького толстяка с одутловатым лицом, постоянно вытиравший с него пот.

— Здравствуйте, товарищ Семенов, — энергично пожал он мне руку. — Как же, как же, наслышан о ваших подвигах. Да вы присаживайтесь… только не на этот стул. Он сломан!

— Ничего, я пешком постою.

— Вот вам талоны на питание в нашей столовой на две недели. Если поторопитесь, то еще успеете на обед.

— Спасибо, а…

— А вот с жильем пока помочь не могу. Совершенно нет фондов. Но как только что-нибудь появится, я буду иметь вас в виду. Вы зайдите на недельке, а лучше на следующей, хорошо?

— Конечно.

— Ну, вот и славно. А сейчас извините, дела…

Интересно, он со всеми посетителями так любезен, или на него звонок из милиции повлиял? Ей богу, любопытно, что ему наговорил про меня Фельдман? С другой стороны, все-таки телефонное право не такая уж и плохая вещь, когда действует в твою сторону!

Столовая располагалась недалеко от