И не прервется род - Наталья Способина

Среди песков, укрыт могильной тишиной,

Лежит корабль – могучий воин давних дней.

Но с каждой новой набегающей волной

На шаг он ближе к голосам своих людей.

Мир был создан любовью и также любовью разрушен,

Был опять воскрешен, чтоб застыть через время руинами.

Ты, конечно же, вправе не верить, но просто послушай:

Те, кто создал его, тоже были когда-то невинными.

Их мечты воплощались, сплетаясь в тончайшие нити,

Полотно было ярким, дышало любовью и силою…

Только близился час: оба солнца застыли в зените,

И мечты, в одночасье оплавившись, стали бескрылыми.

Изменили свой цвет, но при этом остались мечтами,

Просто стало трудней в них увидеть былое величие.

Мир был создан любовью. Она не ослабла с годами,

Стала лишь незаметней, другое приняв обличие.

Глава 3

Позже, уже в покоях, я вспомнила разговор про Будимира. Попробовала вызвать в памяти какие-то факты о княжеском военачальнике, но это оказалось бесполезным занятием: было непонятно, что из этого я узнала здесь, а что принесла в своем подсознании. Со мной о Будимире не говорили. До сегодняшнего дня случившееся с ним упоминали при мне лишь однажды: во время пира с князем в Свири. И вот теперь выходит, что этот человек, родившийся неизвестно где, знал песню кварских мореходов и говорил, что эта мелодия о его доме. Что, если Альгидрас прав? Вдруг Будимир на одной стороне с кварами? Умер ли он?

Я опустилась на сундук и сжала голову руками. Когда же начнут появляться ответы?! Хватит уже загадок! Где-то на краю сознания мелькнуло: есть такая правда, которой лучше не знать. Вот только мое время в этом мире было ограничено. Сколько мне осталось? Неделя, месяц? Мысли сами собой вернулись к Миролюбу. Может, мне и не придется обижать его отказом? Может, я просто исчезну отсюда до рокового объяснения?

К вечеру дождь прекратился, и я выбралась на крыльцо, выходившее в палисадник. В покоях было душно из-за протопленной печи и прикрытых ставней, поэтому теперь я с жадностью вдыхала прохладный влажный воздух, кутаясь в плащ и думая о том, что за весь день так больше и не увиделась с Добронегой. Я пыталась успокоить себя тем, что, вероятно, она провела это время с пострадавшим мальчиком, но в глубине души понимала, что это не так: мать Радима меня избегала.

Неожиданно за моим плечом раздался голос князя:

– Не застынешь?

Я вздрогнула и, оглянувшись, подумала, нужно ли здороваться. Любим понял мою заминку по-своему и повторил:

– Не застыла бы.

– Я… тепло оделась, – указала я на плащ и поняла, что в протопленной комнате всяко будет лучше.

Любим рассматривал меня, хмурясь так, словно собирался спросить о чем-то неприятном. Решив не дожидаться его вопросов, я выдавила из себя улыбку и попыталась проскользнуть в дом.

– Погоди, – голос князя заставил меня замереть.

Я боялась князя, и ничто не могло этого изменить: ни благосклонность Миролюба, ни положение его невесты. Я прямо кожей чувствовала антипатию Любима. Словно он был бы счастлив, если бы я исчезла из его дома, из княжества – вообще исчезла. Он, должно быть, радовался, когда Всемила пропала. Зачем же тогда сговорил сына на этот брак?

– С Миролюбом поладили? – нейтральным тоном спросил князь, цепко глядя мне в глаза.

Сглотнув, я кивнула.

– Стало быть, скоро праздновать нам? – тон его был вопросительным, будто от меня тут что-то зависело.

Я снова кивнула, потому что понятия не имела, что еще сделать. Ну не говорить же правду.

– Что-то ты молчишь точно рыба. Раньше бойчее была, – произнес Любим и собирался что-то добавить, но тут из дома вышел Альгидрас, и мы с князем воззрились на него с одинаковым изумлением.

– Ты что здесь делал? – холодно спросил Любим, преградив хванцу дорогу.

– Я… ребенка вернул, – негромко ответил тот, и в его взгляде появился совершенно неуместный сейчас вызов.

– То утром было.

Альгидрас ничего не сказал, и я перестала дышать в ожидании княжьего гнева. Однако за спиной Альгидраса вдруг появился Миролюб. И когда эти двое стали неразлучны?

– Его я пригласил, отец. Прости, что без дозволения. Он в моих покоях был. Мальчонку смотрел.

Любим нахмурился, однако спросил:

– Как там?

– Жар. Спит.

Князь покачал головой и указал было взглядом на меня, а потом махнул рукой:

– Как знаешь.

С этими словами он направился в дом и, проходя мимо, постарался даже краем рубахи не задеть прижавшегося к перилам Альгидраса.

– Этим ходом князь не хо-о-одит, – передразнил Альгидрас, обернувшись к княжичу.

– Он, верно, за Всемилкой вышел, – попытался оправдаться Миролюб и обратился уже ко мне: – Вы говорили?

Я кивнула и призналась:

– Он про свадьбу спрашивал.

– Вот как… – протянул Миролюб, однако больше ничего не добавил.

Я же против воли посмотрела на Альгидраса. Тот глядел в ответ, словно ожидая каких-то пояснений. Сперва я мстительно хотела соврать, что мы с князем обсуждали будущий праздник, который я жду с нетерпением, но вдруг поняла, что не смогу. Отвернувшись к палисаднику, я принялась разглядывать мокрую альпийскую горку, только чтобы не видеть его глаз. Он не имеет права так смотреть. Я не его.

– Я пойду, – раздался за моей спиной голос Альгидраса.

– Я тебя завтра за воротами встречу, чтобы с отцом разминуться, – отозвался Миролюб.

Альгидрас сбежал по ступеням, кутаясь в плащ, и через мгновение скрылся на одной из многочисленных тропок. Даже не попрощался. Крыльцо скрипнуло за моей спиной, и я почувствовала, как плеча коснулась рука Миролюба.

– Не кручинься, ясно солнышко.

Я горько усмехнулась. Вот и всплыл вопрос о свадьбе. Только мне уже больше не было страшно – было больно настолько, что хотелось сесть на мокрые ступеньки и разреветься.

– Как Злата? Мне ничего о ней не говорят, – вместо этого спросила я, не оборачиваясь.

– Лучше ей. Кашель на убыль пошел.

– Добронега не пускает к ней.

На этот раз я обернулась, чтобы увидеть его лицо. Миролюб озадаченно нахмурился, на его лбу пролегла складка.

– Да? Может, поверья какие женские, – пожал он плечами. – Хочешь, у сестры спрошу?

Я помотала головой. Не стоило упорствовать, раз Добронега не хочет. Вдруг и правда какие поверья, а я влезу. Они над будущим ребенком трясутся как над чудом. Впрочем, это и есть чудо.

– У тебя много сестер? – спросила я.

– Пять.

– Ты их любишь?

Если Миролюба и озадачил мой вопрос, то он не подал вида:

– А как иначе?

– А есть та, которую больше других?

На этот раз он улыбнулся непривычно тепло, и его лицо разом просветлело:

– Есть, и ты ее знаешь. Я ревел два дня, когда мальцом узнал, что Златка в Свирь уедет, как вырастет. Это потом уж смирился, а по первости… Она моя любимица. Только никому не говори.

– Даже ей?

– Особенно ей! А то браниться будет. Она с детства говорила, что нужно всех равно любить.

Я невольно улыбнулась, понимая, что не ошиблась. Миролюб вправду нежно любит Злату. Оттого и печется о судьбе Свири. «Интересно, не предложат ли сейчас Злате остаться в отцовском доме до самых родов? Вдруг вся эта поездка была затеяна для того, чтобы убрать ее подальше от заставы? А заодно и посадить Радима на короткий поводок», – вдруг подумалось мне.

Следующее утро сложно было назвать добрым. Добронега, возвращения которой я так и не дождалась накануне, сегодня ощутимо нервничала, и ее нервозность передавалась мне. Можно было бы напрямую спросить, что происходит, но я отчаянно трусила, изо всех сил цепляясь за иллюзию, что мне все это только кажется. Иначе пришлось бы признать: мать Радима теперь смотрела на меня как на человека, который может представлять опасность. Причем началось это уже здесь,