Третий тайм - Владимир Иванович Щербаков

Не знаю, сколько прошло времени, — я остановился. Смыл кровь, растянулся на траве, и мне долго не хотелось вставать.

Тот же вопрос лениво, неназойливо всплывал в моей памяти. О маятнике. Ветер раскачивает стебли так же, как постоянное вращение оси — маятник Фроуда. Ведь метелки тростника как бы текут вместе с воздухом, стоит им наклониться — и тогда уж ветер не мешает им снова подняться. Потом опять и листья и метелки становятся поперек невесомому, казалось бы, току воздуха. И снова движение вниз. Потом вверх. Бесконечное движение. Но маятник Фроуда очень чувствительный механизм. Малейшее изменение массы или упругости или самые легкие толчки могут разбудить его или, наоборот, остановить. Дроздов говорил, что сам Жуковский, создатель теории крыла, находил время, чтобы снова и снова возвращаться к загадке маятника Фроуда. Дроздов как-то согласился со мной, что слабые электромагнитные волны могут раскачать маятник, согласен он был и с тем, что человек излучает такие волны, ведь об этом писали уже в двадцатых годах, а вот рассказу моему о тростнике так и не поверил. Да верил ли я сам?.. Почему-то никто не задумывается над тем, отчего качается тростник. Но, по существу, ответа на этот простой вопрос нет. А если трава качается, повторяя движение человеческих пальцев?.. Маятник Фроуда, электромагнитные волны… Нет, трудно было убедить в этом кого бы то ни было. "Возможно ли?" — задавал я себе один и тот же вопрос.

А звезда, которая сегодня вечером первой взошла над лесом, повисла уже надо мной и словно позвала меня побыстрее идти. Я встал. То знакомое многим ощущение, когда руки и ноги от усталости кажутся ватными, постепенно, с каждым новым шагом исчезало. Река опять говорила мне о близкой встрече: едва слышно шептали о ней длинные листья тростника (а ветра не было). В небе уж проступала белая заря, вода становилась синее, дорога была легче, и усталость пропала совсем.

Я сначала угадал Наденьку за пологим далеким поворотом. Потом увидел ее. Потом поверил. Она бежала навстречу. Шинель была накинута на ее плечи, она торопливо поправляла волосы одной рукой, другой — застегивала ворот белой рубашки. Все вокруг уже собиралось вдруг по-летнему проснуться. Кажется, звучали уж голоса — смутные, неясные. Вели разговор птицы-невидимки, и рос прерывистый гул самолета над другим берегом, наполнявший предрассветное пространство неизъяснимым предвестием тревоги.

Звонок голос Наденьки:

— Андрей Николаевич, Андрюша! Радость-то какая! Я-то все думала: нет и нет нашего Андрюшеньки. А сегодня вечером уж знала, догадывалась, что ты приехал. Здравствуй, Андрюшенька. Здравствуй!..

Совсем рядом были ее темные, но прозрачные глаза. Мы были уже вместе. Тогда ее и настигла нежданная пуля с другого берега.

…Пришла осень на берега Ловати-реки. Черная земля прикрылась, чем могла: опавшими листьями, пожухлой травой, намокшей соломой, упавшей в придорожье с воза. Отсветились синим светом берега; серой мглой упали на них легкокрылые зори; осень военная принесла с золотом листьев серебро слез. Наша часть шла на юг, к Белоруссии. Дороги под ногами, под колесами машин были вымощены стволами берез и осин. Кровью заалели ягоды рябины на голых ветвях. Дожди вымыли наши сапоги, и по первому снегу мы двинулись в долгожданный бой. Перед нами лежала прекрасная, но истерзанная войной земля — Белая Русь.

Наполнив гулом обнаженные леса, исковеркав деревья, сжигая дома, оставляя тела на снегу, война постепенно уходила от берегов, где отзвучал Наденькин голос, но где навсегда, казалось, остались следы на песке, которого касались ее ноги.

СТАРАЯ МОСКВА

Рассказ из будущего

Они прошли на площадь и остановились возле Мавзолея. У входа застыл Красноармеец в старом шлеме, с винтовкой в крепко сжатой руке. Мягкие хлопья снега падали на его шинель, на большие ботинки, зашнурованные тесемками.

— Совсем как живой, — тихо сказал Вольд.

Они подошли ближе Вверху горели красные звезды Заснеженные елки прижимались к побелевшим стенам Где то далеко рокотали пневматические поезда и машины, вспыхивали и гасли огни, шумели люди — на тысячах проспектов Новой Москвы Здесь же было тихо Только снег шуршал в синем вечернем воздухе.

— Шусс был хорошим архитектором Здесь чувствуется прошедшее столетие — Морера говорил по-русски почти без акцента Он был в Москве проездом в Астроград Завтра они улетали.

— Не Шусс, а Щусев, — поправил Вольд, любивший точность.

— Этот Мавзолей так прост и строг, — сказал Морера.

— Да Вся Старая Москва оставлена как вечный памятник Когда-то по ее просторным улицам и площадям сновали машины и ходили люди, теперь же эти улицы не вместили бы и сотой части москвичей.

— В Риме тоже есть Колизей.

— Это совсем не то не так.

Было уже поздно Шпили, каменные стены, дальние дома, шатры Никольской и Спасской башен словно растворились в морозном воздухе Только у горизонта, за темными домами светилось зарево — огни Новой Москвы.

Они вошли в Мавзолей, шагнули в другое тысячелетие Они остановились перед человеком с усталым лицом и запавшими глазами Казалось, он спал после смертельно большой работы Мягкие волны освещали его лицо, костюм с пуговицами грубой работы, стекла саркофага.

Вольд поднял глаза Матовые стены как будто раздвинулись, и он так ясно, так отчетливо увидел людей — солдат в обмотках и рваных шинелях, рабочих, женщин и мужчин Худые, потемневшие лица Вот он, Ленин, среди них — живой, улыбающийся, он разговаривает, шутит, смеется, потом на минуту остается один и, отложив перо, поднимает голову.

— Нам пора, — сказал Вольд.

У входа в Мавзолей все так же неподвижно стоял Красноармеец.

— Он охраняет его, — сказал Морера.

— Говорят, Красноармеец появился здесь ночью По крайней мере, поэт утверждает, что так и было «Красноармеец пришел из Прошлого, чтобы навсегда остаться здесь».

Они медленно отошли от Мавзолея Начиналась легкая метель.

Ботинки Красноармейца занесло снегом.

Сквозь снежную завесу они долго еще различали его фигуру на фоне старых каменных плит.

ЛАНДЫШИ

За четыре часа Валентина стала привыкать и к голосам, и к молчанию заповедного леса Она вспомнила, как пробиралась сюда в заповедник, и почувствовала, что краснеет Щеки ее запылали «Как девчонка», — подумала она И не оттого стыдно, что ландышей нарвала а отчего?

Она остановилась в раздумье Заколола волосы Сдула с блузки выцветший прошлогодний лист Ландыши, цветок за цветком, ссыпала в кожаную сумочку, осторожно прикрыла ее и щелкнула замком Минутная передышка Вверху, высоко высоко, прошелся над кронами ветер Шелест Снова легкий порыв — и где-то потревоженное дерево отозвалось