Клятва на мече - Николай Буянов

Рассвет на исходе лета – зыбкий и тихий, словно присмиревший ребенок. Полшестого утра, самый сон – для всех людей с чистой совестью (или без таковой вообще). Из обитателей санатория в эту ночь не ложился ни один. Одних будоражила нераскрытая тайна, усугубленная древним страхом темноты. А ночь – черт возьми, какая это была ночь! Природа словно взбесилась от такого святотатства – убийство девочки, ребенка, никому не успевшего сделать зла… Ливень обрушивался сверху, гремя по железной крыше, как по барабану в театре абсурда, мокрые ветви хлестали по окнам… Жутко! Другие были тоже объяты холодком ужаса, но – земного, безо всякой мистики: следователь меня подозревает… Алиби нет, кабы знал, заготовил бы заранее. Конечно, я не убийца, но начнут копать – такое выкопают… У каждого в шкафу хранится свой взвод скелетов.

Туровский не выдержал, вышел в коридор, ярко освещенный среди ночи. Слава КПСС мерил шагами ковровую дорожку, словно фамильное замковое привидение, Борис Анченко, нахохлившись, сидел в глубоком кресле перед неработающим телевизором и вертел в руках какую-то вещицу… Наташин медальон с крошечной фотографией внутри. Чужая и давняя трагедия на миг всколыхнула душу, представилась ясная картина, та, которую застала Наташа, прибежав домой десять лет назад: маленький мальчик с пушистыми светлыми волосами на манер головки одуванчика, кажется: дунешь – и разлетится… возле самой двери, умирающий от шока, задыхающийся, личико уже посинело… Страшный отец, пьяный, ломающий руки в угаре: «Это я его убил! Я! Я-ааа!» Убил – надо думать, в смысле напугал: на теле мальчика не было обнаружено ни одного повреждения. Чем напугал?

Не отвлекаться, приказал себе Туровский. Не отвлекаться…

Он с неприязнью взглянул на Колесникова, который смущенно топтался за спиной.

– Шел бы ты спать, Игорь, – устало сказал он.

– О чем ты, господи…

– О сне. Выпей таблетку и ложись, не действуй на нервы.

– Зря ты от меня отмахиваешься.

– Ну вот что, – раздельно произнес Сергей Павлович. – Ты просил, чтобы я тебя выслушал. Я выслушал. В блуждающих духов я не верю, уж прости.

– Вот как. Чему же ты веришь?

– Фактам. Козаков утверждает, что пришел к Кларовой в девять. Даша показала, что Светлана ушла от них быстро (засмущалась), и было это в половине десятого. Что же получается, она сидела и глазела на влюбленную пару целых полчаса?

– Нестыковка, – пробормотал Колесников. – Но она объясняется, я уверен… Мне только надо подумать. Чуточку!

И – исчез, будто растаял в воздухе.

Козаков, само собой, не спал. Лежал на разобранной постели, закинув ноги в ботинках на спинку кровати. Жорж Сименон карманного формата в мягкой обложке совершенно терялся в мощных ладонях. Игорь Иванович вошел в номер, подошел к кровати и тихонько тронул соседа за плечо. Тот подпрыгнул от неожиданности:

– Тьфу на тебя!

– Чего пугаешься?

– А, – Козаков махнул рукой. – Атмосфера, будь она неладна.

– Комиссар Мегрэ?

– Да ну. Действительность похлеще.

– Мне нужно кое-что спросить.

– И ты туда же, – обреченно вздохнул Козаков. – Быстро вы спелись с другом детства! Он меня уже допрашивал. Если интересно, попроси протокольчик.

– Я хочу узнать о другом. Даша рассказывала, как она познакомилась с убитыми?

– Ну, допустим.

– Когда это было?

– В то утро, когда они поселились. Те две женщины, я имею в виду.

– Что именно она рассказала?

– Ничего особенного. Встретила, мол, у конторки двух «теток» (ее выражение). Поговорили, познакомились.

– Номер комнаты не назывался?

– Нет, сказала, второй этаж.

Игорь Иванович в волнении присел на кровать.

– А Даша их как-нибудь описывала?

– Многого от меня хотите, господин комиссар. – Козаков нахмурился. – Одну она не разглядела, а вторая – красивая, молодая, моложе мамы, добрая, глаза печальные… Да пусть твой следователь у Даши спросит. Или сам спроси.

– Спрошу, – пообещал Колесников. – Скажи, а ты действительно пришел к Кларовой в девять? Не позже?

– Минут разве что пять десятого. Она пасьянс раскладывала.

– Ты и это запомнил?

– А то как же. – Козаков мечтательно улыбнулся. – Представь: утро… медовое, теплое, береза в открытом окне…

– Да ты поэт. А окно, значит, было открыто?