Темный путь. Том второй - Николай Петрович Вагнер

Это приглашение меня крайне озадачило. Я слышал о богатой банкирской конторе Бергенблата. Но зачем же я понадобился этому банкиру?

— Зачем же я пойду к нему?.. — спросил я.

— Ах! Зачем пойдешь… Как же не пойти, когда он сам желает с тобой познакомиться!.. Он очень, очень умный человек, образованный человек, и хочет тебе сказать одну вещь, которая тебе, может быть, понравится и сделает тебя очень, очень счастливым.

— Так зачем же он ко мне не соблаговолит за этим пожаловать?

— Хе! Какой ты гордый и глупый!.. Зачем же он пойдет к тебе… за тем, что нужно только для тебя?! При том ты ему во внуки годишься… Он очень, очень почтенный старик.

Я подумал и согласился. «Посмотрим, — подумал я, — что за почтенный старик — ведь не съест же он меня».

Она принарядилась, и мы отправились, усевшись на невозможном извозчике.

— Геся, — спросил я ее, когда мы тряслись на калифардах, балансируя отчаянно, чтобы не потерять наших душ, — отчего же твой отец… ведь он богатый… Отчего он не жертвует на ваше дело?..

— Он и так много жертвует, очень много… Но он… расчетлив и жертвует только наверное.

— А отчего же ты с ним не живешь?.. И… занимаешься… свободной любовью?..

Но она ничего не ответила, может быть потому, что нас сильно тряхнуло, так что она очутилась у меня на коленях. Она засмеялась.

— Знаешь ли, как это у нас зовут?

— Да что это?

— Ну! Эти калифарды…

— Нет, не знаю.

— Kiss me quick![38] — И вдруг она совершенно неожиданно чмокнула меня и залилась отчаянным смехом.

Какой-то господин посмотрел на нас с недоумением.

Мы подъехали к небольшому двухэтажному, но шикарно отделанному каменному дому, на парадной двери которого ярко блестела медная доска с надписью: «Бергенблат и К. Comptoire». Она позвонила.

XXV

Мы вошли в сени. Швейцар в скромной ливрее снял с нас пальто, — и она побежала вверх по широкой лестнице, устланной пестрым бархатным ковром и отделанной дубовой резьбой. Она бойко шла вперед, и я шел вслед за ней. Мы прошли два салона, отделанных не богато, но солидно и со вкусом, и подошли к запертой лакированной двери. Она постучала, и вместо ответа дверь отворилась, и на пороге нас встретил высокий сутуловатый старик с длинными вьющимися седыми волосами и белой бородой. Он отступил перед нами внутрь комнаты.

Она представила меня ему. И он сказал, чисто и отчетливо выговаривая слова и подавая мне руку:

— Очень рад быть знакомым с вами.

Лицо его было красивого еврейского типа и довольно моложаво сравнительно с совершенно седыми волосами и седой длинной бородой. Черные глаза смотрели как-то сонно и кротко из-под полуопущенных век. Нижняя ярко-красная губа резко выдавалась вперед.

— Это мой родственник, господин Бейдель, — сказал старик, указывая на молодого человека, стоявшего подле.

Мы поздоровались.

Меня поразил в господине Бейделе громадный, но совершенно покатый лоб и курчавые, коротко обстриженные волосы, темно-русые, так же как и большая борода, слегка рыжеватая.

— Прошу покорнейше садиться, — сказал старик, пододвигая мне низенькое кресло, обитое зеленым трипом. — Вы ведь недавно сюда к нам приехали?

— Да! Я с неделю здесь, в Петербурге, — сказал я, разглядывая убранство комнаты, уставленной лакированными шкафами с книгами, между которыми было много фолиантов.

— Вы хлопочете об устройстве человечных кружков?.. — спросил он совершенно просто, смотря на меня своими кроткими глазами. — Для того чтобы, так сказать, пересоздать чувства и стремления всего русского общества?

Я ничего не ответил и молча смотрел на него, досадуя, что ему разболтала Геся то, что должно было сохраняться в тайне, по крайней мере для известных кругов общества.

— Вы устраиваете доброе дело, — сказал он докторально, — но обдумали ли вы глубоко и всесторонне ваше предприятие?

Потом он несколько помолчал, пристально посмотрел на меня и, обратясь к Гесе, сказал:

— Ты бы оставила нас одних с господином (он назвал мою фамилию) и вы тоже, — обратился он к Бейделю, и Бейдель тотчас, с поспешной готовностью, подал руку Гесе и торжественно увел ее в салон.

— Человечность, господин А… есть великое дело, — сказал он задумчиво. — Дело соединения есть святое дело. «И да будет едино стадо и един Пастырь!» Эти святые, великие слова должно всегда помнить человечество…

— Да вы разве христианин?! — вскричал я в изумлении.

Он не вдруг мне ответил.

— Молодой брат мой! — сказал он, положив свою сухую, костлявую и слегка дрожавшую руку на мою руку. — Кто может сказать между нами, что он христианин?.. Кто свободен от всяких предрассудков… и кто блюдет, как святыню, правила премудрых?.. Вы разве христианин?!

Я хотел ответить — да! — и не мог… Вдруг предо мною мелькнул с такой поразительной ясностью весь сумбур тех отношений, которые из каждого человека делают что-то странное, двусмысленное и вовсе не христианина… «Господи! Как далек наш кружок от чистых и простых христианских общин!» — подумал я.

— Вы молчите, брат мой, — сказал старик, — простите, что я, не зная вас, зову вас моим братом. Но я думаю, что все люди — братья, и только великая, премудрая воля Единого может здесь различать званых от избранных и отвергать сынов погибели… Так или нет?

Я молча согласился и кивнул головой.

XXVI

— Мы отчасти принадлежим к секте эбионитов, но, во всяком случае, наши верования — прямое наследие секты иессеев, то есть той секты, верования которой так ярко, определенно и сердечно выставил Великий пророк христианства… Вы ведь верите, что все люди — братья и у всех один Отец Небесный?..

— Но вы не верите, — вскричал я, — что Христос — Бог?!

— А разве вы не верите, — спросил он, — что Христос и Бог едино?..

— Да! Я верю, — прошептал я.

— А верите ли вы в свободу Единого Божеского Духа?.. Подумайте, подумайте хорошенько, прежде чем ответите мне, брат мой.

И он потрогал мягко мою руку; потом, взяв ее в свою руку, нежно потрепал ее, смотря мне прямо в глаза своими черными, блестящими, вовсе не старческими глазами.

— Свобода духа, — начал он, помолчав немного и не выпуская моей руки из своей руки, — предполагает свободу любви. Любите все созданное Единым и будьте свободны — вот великое соединяющее учение. И мы свято следуем ему. Свобода духа ведет человека вперед, чрез мрак лжи и насилия; ведет в ту светлую область, в которой сама любовь становится излишней. Там, где нет ненависти, там не может