Выжить, чтобы умереть - Сергей Станиславович Юрьев

волчками, и через пару мгновений перед начальством предстали все те же двое из ларца и мрачный лысый, жилистый, высокий, мускулистый пожилой человек в красной рубахе до колен и кожаном фартуке, покрытом пятнами цвета ржавчины. Наверняка это и был Тит-Живодер, которым принцессу стращали эти клоуны.

– Мне что – вопрос повторить? – негромко, но с явной угрозой в голосе поинтересовался Дядя Сэм.

– А может, она врет! – внезапно выкрикнул тот, что ниже ростом.

– Да, она сочиняет, а нам отвечай… – плаксиво заявил его более крупный напарник.

– Быстро! Выяснить! – рявкнул Дядя Сэм, и двоих его подручных как ветром сдуло. – Так какой командор? – теперь он обращался к принцессе. – На яхте не было никакого командора.

– На яхте не было… – Принцесса на секунду задумалась, стоит ли делиться информацией, но решила, что сейчас ей будет на пользу отвлечь от себя внимание этого существа. – Но в Лабиринт вошел не один корабль.

– Так… А подробней?!

– А подробности пусть ваши клоуны добывают, – холодно ответила Анна. – Если вам это так уж интересно.

– Так! – Дядя Сэм успел схватить за шиворот неимоверно растянувшейся рукой Тита-Живодера, который наладился было под шумок последовать вслед за бандитами. – А этих кто стеречь будет?! Я?!

– Понял, начальник… – сдавленно пробормотал тот и, ухватив принцессу за руку, вихрем затащил ее в ларец. Анна только и успела услышать, как крышка хлопнула над головой.

Внутри было темно, влажно и пахло гарью. Потом вспыхнуло пламя зажигалки, и сухопарая жилистая рука поднесла ее к факелу, торчащему из грубо сложенной каменной стены, затем ко второму, третьему, четвертому.

Каменный мешок оказался не слишком тесным, но в стенах, сложенных из грубо отесанных булыжников, не было ни одной двери, а высокий сводчатый потолок был едва различим в полумраке.

Крошка-Енот сидел на полу у противоположной стены, прикованный к ней тяжелыми цепями, и молчал, хотя рот его уже не был заклеен скотчем. И тут Анна заметила такие же оковы на собственных запястьях и лодыжках.

Тит-Живодер уселся в кресло-качалку, стоявшую посреди темницы, и начал вещать:

– Вы, наверное, думаете, что нет ничего страшнее раскаленного металла, терзающего плоть, стальных иголок, загоняемых под ногти, отрезанных ушей и вырванных ноздрей? Люди наивно полагают, что страдания разрываемой плоти – самое жуткое мучение, которое может испытать человек или иное живое существо. Но люди ошибаются. Так могут считать лишь те, кто не испытывал непрерывных, нарастающих терзаний духа, пустоты и безысходности. Конечно, шеф не приказывал мне вас пытать и даже не сказал, в чем именно вы должны признаться под пыткой. Но зачем же время терять?! К тому же все так удачно складывается. Вы сидите друг напротив друга, и каждый видит страдания другого, а это многократно усиливает собственную муку. Итак, с кого начнем?

– Начни с себя, – ответил Крошка-Енот, и оказалось, что голос у него совсем не детский. Тембр его был как у ребенка, звонкий и чистый, но в нем звучала твердость и уверенность умудренного опытом взрослого человека. Анне даже показалось, что от кого-то она уже где-то слышала в точности такие же интонации.

– Не смеши меня, малыш, – пробормотал Тит-Живодер, – сейчас ты у меня заговоришь по-другому…

– Лучше просто умри, – посоветовал Крошка-Енот, – иначе ты испытаешь все муки, что когда-то причинил другим, а потом все равно сдохнешь. И помни: я дал тебе право выбора.

Палач лишь усмехнулся в ответ, резко поднялся из кресла и двинулся к жаровне, в которой вспыхнуло пламя, раскаляющее орудия пытки. Но на полпути он вдруг остановился, издав сдавленный стон. В следующее мгновение мантия на нем вспыхнула, от оглушительного вопля задрожали стены, и корчащийся в судорогах сноп огня начал кататься по полу, расплавляя камень.

Анна закрыла глаза, чтобы не видеть это слепящее пламя, и открыла их лишь после того, как вопли злодея стихли. В полу зияла дыра с оплавленными краями, а Крошка-Енот, уже свободный от оков, в обличии симпатичного зверька семенил к ней, стуча коготками по каменным плитам. Когда он оказался рядом и посмотрел ей в лицо черными бусинками глаз, она не удержалась от того, чтобы погладить мягкую шерсть на его загривке. Крошка-Енот недовольно мотнул головой и тут же впился зубами в стальной браслет, сковывавший ее левую ногу.

– Подожди… – Она почему-то испугалась за его мелкие зубки и потянулась к нагрудному карману, где лежал плазменный резак. Сейчас было самое время применить его по назначению. Но когда «меч-кладенец» оказался в ее руке, Крошка-Енот уже перегрыз оковы на ногах, и ей оставалось лишь освободить руки.

Зверек фыркнул, повернулся к ней хвостом, оглянулся, фыркнул еще раз, явно приглашая следовать за ним, и вразвалочку двинулся к оплавленному пролому в полу, откуда все еще несло жаром.

Что ж, другого выхода из этого каменного мешка все равно не было, и она не удивилась, когда Крошка-Енот, оглянувшись на нее еще раз, призывно фыркнул и бросился вниз. Когда принцесса подошла к краю провала, раскаленный камень начал обжигать ее пятки сквозь подошвы ботинок. Стараясь не думать ни о чем и закрыв глаза, она просто сделала шаг вперед. Сердце на мгновение замерло, но, как ни странно, ощущение падения продлилось недолго. Встречный поток воздуха перестал трепать ей волосы, и сквозь сомкнутые веки пробился свет. Когда Анна открыла глаза, оказалось, что она зависла буквально в метре над лужайкой, поросшей густой мягкой травой, что вокруг возвышаются стройные ели, а Крошка-Енот уже сидит на кочке в человеческом обличии.

– Присаживайся, принцесса, – пригласил он ее, указывая на соседнюю кочку.

Осторожно разжав пальцы, она медленно опустилась на траву и тут же на ней разлеглась. Впервые за время пребывания здесь, в Лабиринте, она почувствовала усталость.

– Нет, ты все-таки присядь, – потребовал Крошка-Енот.

– Где мы? – спросила Анна, даже не делая попытки подняться.

– Ты уверена, что хочешь знать? – холодно отозвался мальчишка. – Порой бывает трудно судить, что именно по-настоящему важно, а о чем лучше и не догадываться. Но не кажется ли тебе, что иногда лучше не знать именно то, что имеет значение?

И тут она вспомнила, от кого когда-то слышала эти до боли знакомые интонации. Не голос, по-мальчишески звонкий, а именно интонации – уверенные, не терпящие возражений.

Глава 21

Закон подобен паутине: если в нее попадется человек слабый, не умеющий себя защитить, она выдержит, опутает его своими нитями, и закон восторжествует. Но если в ловушку паука-законника угодит добыча достаточно сильная и крупная, чтобы разорвать паутину, – здесь закон бессилен.

Солон, древнегреческий политик, законодатель и поэт, VI–VII века до н. э.