Грим - Анастасия Худякова

Тейт не болен. И даже если когда-то он был помещен в клинику под этим предлогом… Не спорю, что в то время у него вполне могли быть признаки депрессии, но расстройство потому и называется периодическим.

– Но он болен! Бедный мальчик как никогда остро нуждается в лечении, не говорите, что вы этого не видите!

Она вздохнула. Разговор принимал именно тот оборот, которого она хотела бы избежать.

– Я не стану составлять заключение о невменяемости, если вы об этом, – прямо заявила Теодора. Она вдруг почувствовала себя слишком уставшей, чтобы разыгрывать это представление.

– Даже если пациент имел определенные аномалии психики на момент происшествия? – Он определенно готовился к этому разговору. Его дилетантские понятия заставили Теодору улыбнуться про себя.

– Это не может быть доказано, и отчасти вы сами в этом виновны. Тейт никогда не лечился открыто, и нет никаких официальных свидетельств, доказывающих его нахождение в соответствующем учреждении, а также ни одной справки, составленной и подписанной лечащим врачом, которая бы подтверждала его хрупкое психологическое состояние.

– Вы ошибаетесь, – ответил Полссон, потянувшись за телефоном, и его голос напомнил мед, растекающийся по очень острому лезвию ножа. Он поднялся и приблизил экран телефона к Теодоре.

– Этого недостаточно, – отрезала она, взглянув на заключение врача, которое – она в этом не сомневалась – было поддельным. – Кроме того, прошло слишком много времени. Сейчас здоровье подозреваемого полностью анализирую я. И только от моего решения зависит дальнейший ход следствия. Большего я сказать вам не могу.

– Но вы ведь еще не составили это ваше… заключение?

Теодора молчала. Она не собиралась продолжать этот разговор, но почему-то теперь почувствовала смутное подозрение, что все-таки недооценила Полссона. Как только этот человек переступил ее порог, она знала, чего он будет добиваться.

– Вы понимаете, с кем говорите, Холл?

– Для вас – фрекен Холл. Я отлично знаю, кто вы, герр Полссон, вот только не вижу связи между вашим общественным положением и этой бессмысленной беседой.

– О, правда? Теперь будете прикидываться дурой? Вы же вроде такой великий специалист?

Его было очень легко вывести из себя, и теперь он воспламенился быстро, как спичка, хватаясь за тот единственный аргумент, что всегда был его козырем в любой игре. Но смутный страх в Теодору плеснула не власть политика, а нечто другое, куда более опасное. Такие глаза она видела за несгибаемыми решетками, где им самое место. Глаза безумцев, чьи границы привычного и законного были настолько размыты их же сумасшествием, точно едким ацетоном, что местами переставали существовать.

– Я не буду спрашивать, чего вы от меня хотите, потому что притворство мне не свойственно, что бы вы ни пытались доказать.

– Ему грозит срок, это вы понимаете?

– Гораздо лучше, чем вы, очевидно.

– И что, пусть сидит за то, чего не делал?

Теодора молчала. Ему понадобилось около минуты, и по тому, как расширились его глаза, она заметила, что он, наконец, понял.

– Вот, значит, что, и вы туда же! Какая-то сучка захотела, чтобы ее пожалели, а сидеть теперь будет мой сын, так, что ли?

Теодора промолчала, хоть это далось ей нелегко. Мысли напоминали теперь глухой стук молотка о металлический лист. Она хорошо владела собой, но этот контроль ослабевал, и Теодора приближалась к тому, что могла сорваться.

– Значит, так, защищайте кого хотите, если вам так нравится. Выгораживайте шваль, мне все равно. Но вы составите заключение о том, что Тейт в ту ночь был болен.

– Только той ночью? Значит, его болезнь приходит по расписанию? Интересный случай.

Полссон вскочил, и Теодора укорила себя, что не промолчала на этот раз. Она сидела в своем кресле так же прямо, не сдвинувшись ни на дюйм. Кисти рук спокойно лежали на столе, тонкие и бледные. Она на секунду взглянула на огромные руки Полссона, которые хватали воздух…

– Вам нравится ваша работа, фрекен Холл? – зашел с другого угла Полссон, и Теодора впервые пожалела, что Баглер ушел. – И вы бы не хотели потерять ее? Разумеется, нет.

– У вас осталось пять минут.

– Составьте заключение.

– Оно почти готово.

Ее спокойная речь все больше распаляла Полссона. Теодора видела, как у него вздулись вены на шее и руках, и вдруг очень ясно перед ней предстал иной человек, столь же грузный, презирающий рассудительные беседы и иные взгляды. Она почувствовала, как зашевелились волосы на затылке. Ей стало жарко. Захотелось распахнуть окно, а лучше бежать прочь, бежать…

В прошлый раз, много лет назад, она так и сделала. Но теперь словно примерзла к месту и продолжала пристально глядеть на посетителя, надеясь, что взгляд не выдает ее страха. Это были те же самые руки, только вместо четок они сжимали телефон. Затянувшееся моралите[19] нужно было заканчивать. Сейчас.

– Не думаю, что вам стоит шутить со мной. – Полссон приблизился к столу и левой рукой оперся о столешницу, распластав пальцы веером. – Признайте Тейта невменяемым.

– Вы не думаете, что наш разговор может быть записан? – пошла на хитрость Теодора, гадая, как можно избавиться от навязчивого посетителя наиболее безопасным способом. Только самый ненаблюдательный человек, такой, как Бродд Полссон, мог не заметить, каких усилий стоит ей каждый вдох.

В ответ на такой отчаянный блеф он лишь усмехнулся и склонился ниже. Теодора смогла рассмотреть каждое пигментное пятно на его грубом, не лишенном привлекательности лице, но теперь эта красота казалась тошнотворной.

– Вам пора уходить. Мой рабочий день окончен. Я… поступлю в интересах следствия.

Возможно, Бродд Полссон уже праздновал свою победу, когда покидал кабинет. Он был тем человеком, чьи тщеславие и неограниченные средства позволяли никогда не думать о таком мелком недоразумении, как неподчинение и тем более проигрыш. Теодора позволила ему думать так, потому что чувствовала, что более отражать атаку не способна. Она была знакома со злом. Ее профессионализм заключался в том, что, удерживая зло на расстоянии, она могла изучить его природу в мельчайших подробностях. Теперь же оно буйствовало с такой силой, что грозило вот-вот вцепиться в лицо, брызгало ядовитой слюной и щипало глаза.

* * *

Она не взяла машину, оставила ее на парковке у работы. Вечер был холодным, сыпал мелкий снег. Он бился в окна, в глаза, ложился на подмерзшую землю, маскируя лед. Теодора шла пешком до самой квартиры, игнорируя холод, как хотела бы игнорировать растерянность и все еще не прошедший тошнотворный испуг.

Казалось, город бодрствовал всегда, следя за редкими прохожими, такими, как она, недоверчивыми желтыми глазами. Шагая по мосту над посиневшим в вечернем свете полотном неподвижной реки, она подумала о том, чтобы позвонить Баглеру,