Молитва к Прозерпине - Альберт Санчес Пиньоль

Итак, этот почтенный старец двинулся вперед медленным, но уверенным и твердым шагом. Одной рукой он опирался на посох, который помогал ему идти, не спотыкаясь, а в другой нес свой старый меч легионера, тот самый, что когда-то еще подростком взял впервые при осаде Карфагена. Мне кажется, что сначала тектоники решили, что мы направили к ним третьего богатыря, но потом увидели, что он не остановился на поле в ожидание противника, а двинулся вперед, прошел мимо мертвого великана, дохлого тритона и его обезглавленного всадника и направился к рядам врага, не замедляя шага. Тут мы впервые смогли наблюдать реакцию всей армии тектоников: солдаты не верили своим глазам, их ряды пришли в движение. Мы видели, как они волновались, слышали, как стрекотали их доспехи из насекомых. Удивлению тектонов не было предела: что задумал противник, посылая нам одного хромого старика? В чем заключался подвох? Квинт Эргастер непоколебимо шел к ним своим размеренным шагом, а его посох ритмично ударял по земле. На ногах у него были старые сандалии легионера, он высоко поднял подбородок и смотрел вперед суровым взглядом.

Оказавшись в трех или даже в двух шагах от стены живых щитов, которые гоготали, словно растревоженные гусыни, Эргастер остановился. Стоило ему приблизиться к врагам еще чуть-чуть, и они расправятся с ним, а ему хотелось перед этим произнести последние слова.

К сожалению, дорогая Прозерпина, нередко какое-нибудь прозаическое событие портит самый героический момент. Так и случилось, когда Эргастер поднял свой меч и закричал:

– Так идет на смерть римлянин!

Это был наивысший момент его существования, зенит славы всей жизни, отданной Риму и Марсу. Но тут, как раз когда Эргастер вытянулся во весь рост с мечом в руке и встал на цыпочки, он вдруг перднул, и этот долгий и громкий звук напомнил рев телящейся коровы. Подобный казус нетрудно понять: девяностолетнему старцу, идущему на верную смерть, некогда было думать про контроль за сфинктером. Но следует все же заметить, что его кишечник выбрал весьма неподходящий момент, чтобы выпустить газы.

Наши солдаты, которые перед этим подбадривали его своими криками, сразу смолкли. Даже тектоны вдруг притихли в замешательстве. Бедняга Эргастер в смятении замер, держа в вытянутой руке свой меч. Его отчаянию не было предела, и он обернулся к нам, словно моля о помощи. Я шагнул вперед и закричал, сложив ладони рупором, чтобы старик меня услышал:

– Так идет на смерть римлянин!

Он посмотрел на меня, утвердительно кивнул и шагнул вперед. Лезвие его меча упало на один из щитов и отрезало от него кусок. От боли щит завизжал, и тут же полдюжины гарпунов пронзили дряхлое и иссохшее тело.

Его смерть послужила нам сигналом: я поднял свой меч и произнес несколько слов, которые, несомненно, не войдут в историю как образец речи полководца перед битвой.

– Смотрите, что сделали эти людоеды из преисподней с несчастным стариком! – заорал я. – Отмстим же за Квинта Эргастера, отомстите за вашего отца!

Ты, наверное, спрашиваешь себя, Прозерпина, как я, будучи отъявленным трусом, который всегда испытывал животный ужас при мысли о ранах и падениях в пропасть, мог идти в наступление против вооруженной армии, защищавшей как раз бездонный колодец. Ответ на самом деле очень прост: я двигался вперед, потому что меня подталкивали. С тех пор как я покинул наш дом в Субуре, я все время испытывал давление: сначала отца, потом Сервуса и Ситир, затем Бальтазара и всех прочих. И теперь настало время действовать.

Мы заорали, чтобы подбодрить себя, и пошли в наступление, но не бросились на врага, а двинулись медленно и слаженно, сохраняя силы для столкновения. Да, мы шли в атаку – теперь действительно начиналась битва.

Наше боевое построение было таким: сотня рабов, мужчин и женщин, двигались плотной линией, держа в руках плетеные щиты и примитивные копья. Чуть впереди шли ахии: Ситир на левом фланге, а Урф на правом. Куал тоже не отставал – он настоял на том, чтобы сражаться рядом с Сервусом, которого по-прежнему любил. Мне вспоминается, что в моей голове мелькнула мысль, не отвечавшая важности момента. «Куалу удалось узнать, кого любит Сервус? – спросил я себя. – Или он умрет в неведении?»

Я шел прямо за строем наших солдат, на правом фланге. И пожалуйста, Прозерпина, не сочти это за излишнюю предосторожность: во время битв командующий всегда располагается на этой позиции, за правым флангом построения. Бальтазар Палузи следовал за мной по пятам. Этот чудак был ходячим парадоксом: он защищал меня от тектоников именно потому, что хотел убить собственными руками. Самым главным нашим оружием были ахии. По мере того как они приближались к врагам, кольцо на их щиколотке превращалось в жидкость, которая растекалась по телу двух воинов и превращалась во вторую кожу.

Поскольку ахии возглавляли нашу атаку, они первыми столкнулись с врагом, хотя, как всегда, были безоружными. Но это никакого значения не имело: Ситир схватила меч первого из тектонов, когда тот собирался ее ранить, и тут же убила его самого. А Урф завладел первым же щитом, который оказался на его пути, и стал орудовать им как плоским молотом, – раздавая направо и налево сокрушительные удары, он сметал врагов и нарушал их строй. Наше войско, вдохновленное их силой, следовало за ахиями, точно огромный дикобраз, и кололо врагов копьями. Я пытался не спускать глаз с моей возлюбленной Ситир. Да, я за нее боялся. Даже в тот миг, на пороге смерти, она была прекрасна в своем жидком смоляном одеянии Темного Камня. Отдаваясь полностью жестокой битве, ахия казалась абсолютно счастливой: она пребывала в своей стихии. К несчастью, в пылу сражения я очень быстро потерял ее из виду.

Самое удивительное в любой битве, Прозерпина, даже когда ее масштаб так незначителен, – то, как армии сближаются и смешиваются: друзья и враги сливаются в одну плотную толпу и погружаются в тучи пыли, которую поднимают их ноги. Закипела схватка, жалкие копья людей столкнулись с гарпунами тектоников и их щитами. Подземные жители сражались молча, но их щиты, шлемы и кольчуги мычали, гоготали и скрежетали. Под эту ужасающую музыку мы с Палузи буквально подгоняли наших солдат и вдохновляли их своими криками и приказами.

Во время битвы мужчины и женщины, движимые инстинктом, вполне естественно стали группироваться вокруг наших великолепных бойцов, Ситир и Урфа. Сама логика велела рабам искать защиты и