Где распускается алоцвет - Софья Валерьевна Ролдугина

Проснулась она очень рано. Не столько потому что выспалась, сколько из-за голода: видимо, Айти всё-таки позаимствовал у неё немного сил, прежде чем исчезнуть, благо на сей раз это не вылилось в болезнь. Кофейня с торца гостиницы была уже открыта. Вчерашний белобрысый парень предложил на выбор блины с творогом и тост с омлетом – всё горяченькое, свежее.

Алька взяла и то и то, а ещё калитку с грибами и какой-то ужасно крепкий кофе с кардамоном и мёдом. Некстати вспомнился Дрёма с его обязательными стейками слабой прожарки и дрожью в руках после чашки капучино… Дрёма, у которого всегда есть план; который всегда знает, что делать. Захотелось даже позвонить, поделиться соображениями насчёт прошлого Айти и разговора с дочерью покойной Драгановой…

«Ну что я буду навязываться занятому человеку, – подумала она, с чувством неловкости откладывая телефон. – Мы не друзья, не коллеги. Он рассчитывал на свидание с продолжением, поэтому носился со мной, а теперь-то что?»

Эти мысли были ужасно несправедливыми по отношению к Дрёме. Алька и сама понимала, но рассуждать здраво пока не могла и потому решила пока взять паузу.

В конце концов, некоторые проблемы решались сами собой, если их хорошенько, с чувством проигнорировать.

Хотя бы день-два.

После завтрака она спросила у бариста, где найти Шишигин мост и как пройти к развалинам дома Влады Драгановой. Белобрысый глянул с уважением на опустевшие тарелки и подробно ответил на оба вопроса. Оказалось, что к Драгановой обращалась его сестра, когда к ней привязалась мара, а мост вообще был местной достопримечательностью.

Бариста, правда, назвал его позорищем.

– Есть легенда, что его и правда построили шишиги по приказу колдуна, – сообщил он и поморщился. – А я думаю, что там просто наняли кого попало, поэтому вышло криво. Хотя мост-то уже двести лет стоит, и ему норм.

– Прямо сам по себе? И не рушится, не ветшает? – удивилась Алька.

– Ну, лет десять-двенадцать назад его точно какие-то стрёмные рабочие чинили, работали по ночам. Я тогда как раз мимо вечером ходил, после секции…

Часам к девяти утра распогодилось. Туман рассеялся; стало видно и голубое небо, и обветшалые дома вокруг площади, и подновлённый краевой музей, и дубы в бронзовом уборе, и золотые липы. Мост Алька нашла не без труда – пришлось дважды уточнять дорогу, но зато и город посмотрела в своё удовольствие. В нём ведь правда ощущался дух старины…

Но и запустение, конечно, тоже.

А мост, вопреки заверениям бариста, оказался миленьким. Горбатый, крутобокий, сложенный из крупных неровных камней, серых и коричневых, он завис над узкой частью Ивляницы аккурат там, где Светлогорье заканчивалось – и начинались пустоши: побуревшие поля, локальные болотца, холмы, поросшие лесом… Внизу, у тёмной стылой воды, кто-то хихикал, и камыш раскачивался сам по себе.

Перейдя через реку, Алька обогнула заброшенные, полуразрушенные конюшни, поросшие молодыми деревцами и крапивой, а потом углубилась в лес.

«Надеюсь, не заплутаю».

Вообще, она, как и всякая ведьма, всерьёз заблудиться не боялась. Но и впустую обыскивать окрестные леса в поисках «голого места» в окружении старых ясеней ей не хотелось. Подробных указаний Мила не дала – возможно, сама не знала, куда там ходила её мать, но, судя по оговоркам, та надолго не уходила: могла пойти на рассвете, а вернуться часам к десяти, или уйти после обеда – и возвратиться до темноты.

«Значит, – рассудила Алька, прикинув по карте в телефоне путь от сгоревшего дома Драгановой до Шишигина моста, – тут недалеко».

Полчаса она честно побродила по зарослям наугад, ориентируясь на высокие верхушки деревьев, но «голое место» так и не нашла. Зато едва не свалилась в овраг, заросший малиной – кое-где даже ягоды ещё висели, а потом увидела под ногами красивое перо сойки и целый выводок крепких грибов-боровиков. Если здесь и был свой леший, то к заезжей ведьме он явно оказался благосклонен, и Алька рискнула.

Покопавшись в рюкзаке, она достала ватрушку, завёрнутую в бумажную салфетку, и положила на пенёк, а потом отошла на несколько шагов и произнесла бойким речитативом:

– Ёлки высокие, овраги глубокие! Кудель прядёшь – нитка тянется, по лесу идёшь – тропинка тянется; куда пройти – знаю, а тропы не ведаю… Угостись, батюшка, проводи! – И она глубоко поклонилась. Досчитала про себя до десяти, выпрямилась…

Ватрушка с пенька исчезла.

«Хорошо, – мысленно перевела дух Алька. – Значит, поможет».

И сказала вслух:

– Отведи меня к голому месту, где кости от колдуна лежат, где огненный змей бывает, где ясени высокие вкруг растут.

А потом замерла, прислушиваясь.

Чуть поодаль хрустнула ветка, потом другая, словно кто-то нарочно топтался по валежнику. Алька выждала полминуты, убеждая, что ей не мерещится, – и ринулась следом за невидимым проводником. Он двигался как ребёнок – или как нетерпеливый зверёк, то забегая вперёд, то возвращаясь, то притопывая недовольно, то начиная раскачивать ветки, чтоб яснее обозначить путь. Через овраги, по бурелому, через поляны наискосок…

Когда дыхания стало не хватать, Алька вдруг увидела впереди огромное дерево в золотом уборе – широкий изогнутый ствол, длинные мощные ветви, как руки или как осьминожьи щупальца.

– Ясень, – пробормотала она – и потом рядом заметила второе дерево, такое же старое и мощное.

И третье.

И четвёртое…

Они действительно стояли вкруг, как витязи на страже.

Топот и треск прекратился; чаща выжидательно замолчала, и даже ветер не перебирал листву. Алька поблагодарила провожатого и выложила ещё одну ватрушку – не последнюю, в рюкзаке их ещё с полдюжины было, не для подкупа, так на перекус.

А потом стала карабкаться вверх по склону, к ясеням.

Они и впрямь были как придирчивая охрана – пропустили её не сразу, норовили то веткой зацепить, то подножку поставить. Когда Алька продралась всё же через густой подлесок между ясенями, чудом не оставив половину куртки висеть на суку, то очутилась… да, пожалуй, на голом месте – и сразу поняла, что это именно оно.

Больше всего оно напоминало плоскую вершину холма, словно ножом срезанную. Мёртвую; тут не росло ни травинки, ни былинки, даже листья отсюда сметало, как метлой, хотя ветви ясеней переплетались над головой, образуя шатёр. Здесь пахло гарью… и, пожалуй, горем.

И одиночеством.

Алька прошлась по периметру, высматривая особые приметы. Любые, всё, что бросалось в глаза. Но тщетно – всюду была только бесплодная почва, не сухая, но плотная, точно катком укатанная. И только ближе к центру виднелось углубление, небольшое, с человеческую голову величиной. Алька опустилась на землю рядом с ним, приложила к ямке ладонь, прислушалась… Где-то там, глубоко-глубоко, лежали кости, вернее,