Хороший сын - Роб ван Эссен

Ознакомительный фрагментсухими листьями, идут школьницы, кто-то поодиночке, кто-то по три в ряд, занимая всю ширину тротуара, с распущенными волосами. На всех одинаковая школьная форма: зеленые пиджаки, белые рубашки, блестящие черные туфли, вечно спущенные серые гольфы. Они смотрят на экраны и показывают их друг другу, те, кто по одной, идут медленнее, и их обгоняют, но и самым быстрым тройкам приходится время от времени останавливаться, чтобы подтянуть гольф или подождать отставший рюкзак. Вперед себя смотри, говорит Леннокс, ты для них слишком старый. И начинает перечислять знакомые названия, во всяком случае, мне знакома концепция – это придуманные названия вперемешку с настоящими порноклипами, где актрисы одеты как школьницы. Волосы у них обычно заплетены в косички, чтобы моложе выглядеть, но это им не помогает, а лишь придает неестественности, особенно если они еще и веснушек себе подрисуют на щеках и на носу.

Девочки, поток которых все не прекращается (судя по всему, где-то недалеко только что закончились уроки в большой школе для девочек), косичек не носят, они и так молодые, им не хочется выглядеть моложе, они просто возмутительно молоды, и Леннокс прав, но смотрю я не на них, а на их рюкзаки. Они у них все разных цветов, но одной и той же модели, из мягкого и нежного материала, с двумя крючками, за которые их можно повесить на плечи, – сами крючки тоже мягкие, они наполнены и обтянуты той же тканью, из который сшиты сами рюкзаки, но при этом, кажется, укреплены стальной проволокой и заканчиваются тупым металлическим наконечником черного цвета. Эти рюкзаки умеют ползать: если поставить их на землю, они будут ползти за тобой, подтягивая себя за эти крючки, сначала один, потом другой. Большую скорость развить они не могут: девочки замедляются, чтобы расстояние между ними и рюкзаками не слишком увеличивалось; я не в курсе, узнают ли рюкзаки свою хозяйку, или передвигаются просто так, на авось. Каждый раз, когда крюк медленно выдвигается вперед, ткань, которой он обшит, натягивается, а когда крюк вбирается назад, появляются складки; так они и ползут, подобно слепым черепахам, подобно упавшим с дерева ленивцам с парализованными задними лапами. Посмотри, какие рюкзаки, говорю я, и Леннокс поддакивает, не посмотрев, как будто тыщу раз такое видел и мысленно находится в будущем, о котором я могу только догадываться.

Глава 6

Опускается вечер, мы уже добрались до центра, не делового, а старого центра города, где есть гостиницы, рестораны и площади. Идем к отелю, который выбрал Леннокс. Машину он оставил в подземном гараже; я видел, как она опускается в стеклянном лифте, и представил себе огромную трассу, где пацаны с кодами доступа к каждой машине каждую ночь устраивают гонки.

На улице много народу, в воздухе висит какая-то взвесь – мелкие частицы чего-то, что невидимо для глаз, но при этом все-таки как-то проявляется. Может, у меня что-то с глазами, но, может, это такой побочный эффект, следствие какого-то другого, необратимого, но не слишком важного события, потому что не очень важны мы сами. Я еще успел застать постмодернизм (постмодернистские здания нынче защищены законом об охране памятников, как недавно писали в газете), и живем мы сейчас в поствремя, пост что-то там, например, постгуманное, причем слово «гуманный» можно рассматривать в любом значении; антропоцен закончился сразу же, как его открыли, и даже не то чтобы закончился, а был преодолен. Еще немного – и рюкзаки сами будут ползать в школу, а девочкам можно будет оставаться дома. И да, когда я говорил, что о постмодернистских зданиях писали в газете, я имел в виду не газету, конечно, а сообщение на экране, газеты сейчас бывают только «ностальжи», настоящие газеты превратились в названия на экране, названия маленькие и невзрачные; неудивительно, что они так измельчали: когда они поняли, что не могут угнаться за скоростью информационных потоков, то пустили всю свою пробивную самоуверенность, с которой раньше объясняли, как устроен мир, на рекомендации, какие книги ты должен прочитать, какие фильмы отсмотреть, за какими сериалами следить, в каких ресторанах побывать, какие попробовать вина, какие посетить города, какую носить одежду, какие положить полы, какие совершить путешествия – как будто кто-то кричит приказы тебе на ухо, этакий строгий всезнайка и канючащий малыш в одном лице, сражающийся с миром за остатки былой зоны влияния.

Газеты «ностальжи» я иногда читаю, перелистываю их, шурша бумажными листами; приятно держать в руках то, что не меняется ежесекундно, то, что остается тем же, что ты покупал, настоящую газету, настоящую книгу, но в какой-то момент вещей не останется, будут одни лишь пиксели. Я буду скучать по вещам, потому что я сам вещь. В «Кофе Хабе» на Рейнстрат есть газетомат, достаточно вбить любую дату из второй половины двадцатого века – и через десять секунд из щели выкатится газета за тот день, на еще не пожелтевшей, но уже начинающей желтеть бумаге и формата, который сейчас кажется смехотворно большим, но тогда воспринимался совершенно нормальным. Заказываешь кофе, садишься, раскрываешь газету, – и на глазах у тебя выступают слезы. Как раз вчера я прочитал такую, перед тем как идти в «Альберт Хейн», где я почти устроил скандал именно потому, может быть, что только что прочитал эту газету. Не помню, какую я ввел дату, мне пришлось вводить ее заново (выбранная вами дата приходится на воскресенье, сообщила мне газетомашина после первого раза, введите другую дату), но обычно я выбираю восьмидесятые и девяностые годы, когда у меня было много времени, чтобы читать газеты. И вот раскрываешь ее – видишь нереально устаревшую верстку и колонки давно почивших колумнистов, которых все тогда считали страшно умными, – и которые сами себя тоже считали страшно умными, – а почему бы и нет, если все тебя считают таким умным, не пойдешь же ты доказывать всем, что в тебе нет ничего такого уж особенного? – и все эти новости, которые сейчас уже давно не новости, но о которых тогда еще не знали, чем все это закончится, да и сейчас мы по большей части этого не знаем, потому что не знаем, кто эти люди и где находятся эти страны, а рекламные объявления, особенно они, реклама одежды, и автомобилей, и телевизоров, все умерли и все сломалось и испортилось, а если где и существует, то никто не знает, как это чинить, и это не страшно, но от самого факта того, что когда-то все это существовало, иногда сжимается горло. А объявления о кончине, как будто эти люди еще вчера были живы, а рецензии на книги, авторы которых рассчитывали на переиздание, весь этот мир когда-то еще принадлежал нам, но его больше нет, даже этих забытых писателей хочется прижать к груди, вместе с колумнистами, одеждой, автомобилями, телевизорами и усопшими. А что пришло на их место? Нечто, что принадлежит не нам, но другим. Повсюду можно увидеть людей за пятьдесят, со слезами на глазах читающих на террасах старые газеты, часто кто-нибудь уже через несколько минут в гневе комкает и отшвыривает газету, ну да, себя я тоже заставал за этим занятием, я и сам так делал, взять хотя бы вчера, потому что все это мне слишком живо напомнило часы, которые я провел в газетном фонде архива после того, как Команда «А» развалилась, ностальгия получилась двойной, ностальгия в квадрате, и в тот момент это было невыносимо. Как и в любой другой момент. И я ногой отбросил скомканную газету, и пошел в «Альберт Хейн», и чуть не устроил скандал, и с покупками в пакете отправился домой, и пришел домой, и разобрал покупки, и сел в кресло своей матери, БЗЗЗТ, БЗЗТ, БЗТ, БЗЗЗЗТ. А потом позвонил Леннокс, и вот сейчас я с ним еду, вроде в монастырь, а вроде и нет. Сейчас мы, кажется, восстановили все события, или я опять что-то забыл?

Глава 7

Я отвлекся и не заметил, как и куда, но мы пришли, Леннокс толкает стеклянную дверь, мы в гостинице, где, наверное, и переночуем. За стойкой регистрации темно, как будто где-то перегорела лампочка. – Настоящее имя писать? – спрашиваю я перед тем, как вводить данные на грудиатуре

---

Конец ознакомительного фрагмента Купить полную версию книги

---