Скопа Московская - Борис Владимирович Сапожников

Она поднялась на ноги, а вот Александра уходить не спешила.

— Жена я тебе и клялась всегда быть с тобой, — сказала она, и я увидел перед собой не прежнюю слабую женщину, но дочь окольничего Василия Головина. — Я не оставлю тебя теперь более.

Спорить с женой я не стал. Приказывать — тоже. Пускай и по «Домострою» всё, да только слабость это. Раз хочет жена быть со мной, пускай будет. Так оно и лучше даже.

Мыться не стал — долго слишком. Зато меня переодели в новую рубаху, свободные порты, мягкие домашние сапоги из тонкой кожи и кафтан венгерского кроя с золотым позументом. Хотя прямо сейчас во дворец на аудиенцию к царю-батюшке. Ну или дядюшке в моём случае.

И тут оказалось, что больше причин торчать в своих просторных палатах у меня не осталось. Пора выбираться. Хотя бы по дому с женой пройтись да посидеть где-нибудь, поговорить. Может, и выйдет понять, что между нами за разлад. Но сперва я подошёл к окну и распахнул ставни настежь, одним резким движением. Слуги и Александра даже недоумённо поглядели на меня. Москвы весенней что ли не видал прежде? — прямо-так читалось на их лицах.

Я же чувствовал себя героем той самой древней, досовской, игры про другой мир. Вот только вместо унылого пейзажа с грибовидными домами, соединёнными переходами, над которыми довлеет громадная башня, под синим небом, в котором видны силуэты чужих планет и отдалённых городов с такими же циклопическими башнями, я увидел старую Москву. Конечно, не такую, как на первых фотографиях, их легко сейчас найти в сети, ещё более старую, какой не сохранилось нигде после стольких лет. Дома с каменным основанием и деревянным вторым, а кое-где и третьим этажом. Видно их было не очень хорошо, потому что стояли дома не вдоль улиц, как я привык, но своими усадьбами, обнесёнными крепким забором-тыном. Мостовая из горбыля шла вдоль этих заборов, но по ней особо никто не ходил — вряд ли пешие прогулки были в чести у обитателей здешней «Рублёвки». Где ещё мог жить князь и царёв родич, как не среди себе подобных — высшей аристократии Московского царства. Посередине, по раскатанной по весеннему времени грязи катили повозки и ехали всадники. Все были какие-то деловые, собранные, даже ехавшие почти стремя в стремя конные не вели праздных разговоров, глядели перед собой и казались погружёнными в собственные мысли. Перед заборами почти у всех соседей дежурили крепкие ребята в подбитых кафтанах, какие и сабельный удар выдержать могут, и при саблях, а то и длинных мушкетах-пищалях. Раз я заметил даже старшину таких сторожей с заткнутым за пояс пистолетом. Русским дворянам и детям боярским по Москве с огнестрельным оружием ходить дозволялось. Да и всадники, все кого успел разглядеть, были при саблях.

— А какой нынче день? — обернулся я к супруге, терпеливо ждавшей пока я насмотрюсь на город.

— Четвертая неделя по Пасхе пошла, — ответила она. — О расслабленном чтение было.

Очень понятно. Но как всегда на помощь пришла память настоящего Скопина-Шуйского. Пасха была восьмого апреля, а четвёртая неделя после неё, когда читают 14-е зачало Евангелия от Иоанна, начинается ровно через двадцать два дня. Значит, сегодня у нас двадцать восьмое апреля. Тепло народ одет для конца апреля, когда уже считай май на носу. Конечно, в редкий год в это время снимают куртки, но чтобы столько меха и толстой шерсти на себе таскать. Видимо, сильно холоднее было в сравнении с тем, к чему я привык. Ну да тело мне досталось как раз из этого времени, ему все эти холода нипочём. Надеюсь.

— Во храм бы нам к вечерней службе сходить, Скопушка, — напомнила о себе Александра. — Поблагодарить Господа за спасение твоё.

— Если ноги донесут, сходим, Александра, — заверил её я. — Давай пока до двора дойду, да с лестницы не свержусь. Ежели так оно будет, то до храма доберусь с божьей помощью.

Я осторожно (всё же ещё не совсем освоился с этим могучим телом) взял жену под руку и мы спустились по лестнице на первый этаж. Внизу дежурила пара крепких слуг, как раз так тот случай, если ноги подведут меня. Но обошлось, и мы вышли во двор усадьбы, обнесённый крепким тыном. В Москве, по крайней мере, в этой её части, что ни дом, то крепость. Наверное, и перед воротами моей усадьбы стоит пара крепких парней в толстых кафтанах с саблями на боку. С такими можно не опасаться покушения.

Пройдясь и подышав свежим (да, здесь он был по-настоящему свежим, несмотря на все непривычные запахи старинного города, привыкать мне к ним придётся ещё долго) воздухом, я понял, что толком не ел больше недели. Пока болел ничего в себя запихнуть не мог — кровь шла горлом, нутро крутило будто миксером, ни о какое еде и думать не мог. А вот теперь в желудке заурчало почти неприлично, как только у почуял запах еды. То ли у нас на кухне, то ли соседей жарили мясо. Тут же вспомнились посиделки с шашлыками, и отчаянно захотелось есть.

Александра смущённо прикрыла улыбку, услышав урчание, и перехватив дворового человека велела тому, чтобы накрыли нам на улице.

— Что есть на поварне, пускай несут, — распорядилась супруга. — Но не помногу. И квасу только ни вина, ни пива.

Может, я бы и принял чарку зелена вина, но снова не стал спорить с супругой на людях. Так вот поспоришь, а тебя свои же слуги за горького пьяницу примут, раз жена ограничить в употреблении спиртного пытается.

Стол был такой же, какие я видел у бабушки в частном доме. Длинный с парой лавок по сторонам. Правда, куда более основательный, на толстых ногах, такой даже в нынешнем теле мне не поднять.

Мы чинно уселись за него, слуги тут же накрыли столешницу скатертью и принялись расставлять на ней горшки и тарелки. Пахло изумительно. Сразу вспомнился фильм «Иванн Васильевич меняет профессию» с его знаменитым «Царь трапезничать желает!». Конечно, тут обошлось без музыки, но накрывали на стол также быстро. Сразу видно, что мама моя держит хозяйство крепко и никому спуску не даёт.

Прочитав короткую молитву перед едой (губы как будто сами проговорили её, хотя прежде я не знал ни единого слова, как и руки сами собой положили крестное знамение, и крестился я вовсе не так, как это делают сейчас) мы взялись за неё. Александра сама клала мне