Бастард Александра. Том 2 - Дмитрий Анатолиевич Емельянов

Пусть он практически низложен и заперт Кассандром в четырех стенах, но тем не менее его право именоваться царем никто не отменял. Правда, есть одно «но»: его право не абсолютно! Он не старший сын, не единственный, его не указывал в завещании отец. Он всего лишь избран советом полководцев, а раз так, то и я, поддержанный всеми восточными сатрапами, имею такое же право. Пожалуй, даже не так! Я имею куда больше прав, потому что я старший сын, и меня ведет к трону бессмертный дух великого отца.

Именно для поддержания статуса истинного царя мне и нужны бывшие полководцы моего «отца». Ведь в этом статусе заключается та объединяющая идея, что несет на своих мечах и копьях моя армия. Мол, истинный царь поднимает всех достойных людей, все народы Великого царства на войну с узурпаторами и предателями. Ведь истинный царь избран богами, а не людьми, и потому несет стране мир и процветание, а всякие там изменники-диадохи — лишь бесконечную войну и разорение.

Без единодушной поддержки всех сатрапов идея истинного царя может пострадать. Во всяком случае, не будет выглядеть безупречной. Ведь в таком деле важна целостность, а ежели нет единодушия и не все поддерживают царя, то сразу возникают ненужные вопросы: а почему, может, не истинный это царь, может, слабоват и не даст стране долгожданного покоя?

К моему удовлетворению, пришли все, а Сибиртий и Оксиарт примчались еще самыми первыми. Им, как никому другому, требовалось выказать свою преданность. Я их принял, обласкал и, несмотря на желание Эвмена наказать обоих, уверил их, что прошлые грехи остались в прошлом, а сейчас у них есть равные со всеми шансы доказать царю свою верность.

На Оксиарта, надо сказать, у меня были далеко идущие планы, ведь он, как никак, родной папаша Роксаны, матери Александра IV.

«Если мое вмешательство в историю не ускорит гибель бактрийки и ее сына, — сказал я себе тогда, — и они доживут до моей победы над Кассандром, то рычаг давления на безумную стерву и ее сыночка мне ох как пригодится».

Вспоминая о прошлом, я умудряюсь не пропускать того, что рассказывает мне Гуруш, а тот гундит не переставая.

— В хлебных рядах цена на зерно выросла вдвое, а народ, что при деньгах, все равно раскупает.

Он перевел дух и вновь начал:

— Сегодня у храма Мардука какой-то юродивый вещал народу, что зерно скоро кончится и начнется по всей земле Элама великий голод.

Вот это меня уже насторожило. Такие разговоры надо пресекать на корню, или они плохо заканчиваются. Молча останавливаю на Гуруше вопросительный взгляд, и он понимает меня правильно.

— Великий царь подметил верно, человечек этот божий подозрителен очень, — начал он, словно прочитав мои мысли, — потому-то я подождал, когда народ разойдется, да последил. И таки да, едва площадь опустела, к юродивому подошел человек в серой хламиде и сунул тому пару оболов.

Гуруш замолчал, явно ожидая похвалы, но я реагирую на его новость вопросом:

— Кто таков? Ты этого в хламиде знаешь?

— Нет! — Он замотал головой, и я не сдерживаю разочарования:

— Плохо! Надо было узнать, кто это воду мутит в городе!

Перестав мотать головой, Гуруш соглашающе кивнул.

— Великий царь, конечно же, прав, и я тоже так подумал. Поэтому пошел вслед за незнакомцем в серой хламиде.

Возмущенно не даю ему закончить:

— Ты же сказал, что не знаешь его!

— Все верно! Великий царь тут абсолютно прав! — забубнил он, оправдываясь. — Верный слуга государев, Гуруш, не знает этого человека, но зато знает, в чей дом он вошел.

Если бы за столько лет я уже не привык к манере Гуруша, то он сейчас точно получил бы по лбу за свои выкрутасы. Только моя устойчивая привычка не распускать руки понапрасну позволила мне сохранить ироничное спокойствие.

— Ладно, так и чей же это был дом?

— Главы городского совета Мельхомира, — все в той же бесстрастной манере выдал Гуруш, и я уже с философской иронией хмыкаю про себя.

«Ну конечно же, кому еще может быть выгоден рост цен на зерно, как не его крупнейшему производителю!»

Ставлю себе пометку в памяти, что с членами городского совета надо провести разъяснительную беседу и хорошенько вразумить неразумных. Мне голодный бунт в Сузах не нужен! Послушают — так и бог с ними, а нет — тогда придется по всей суровости «революционного закона» спросить. На казнь знати народ поглазеть любит!

Я так спокоен, потому как, предвидя грядущую необходимость снабжения армии, заранее обговорил цену и необходимое количество зерна с главными «латифундистами» Элама и Вавилонии. Тогда, в конце декабря, они еще не предвидели кратного увеличения численности армии, и мы сошлись на высокой, но все-таки приемлемой цене. Сейчас же, видя растущий спрос, многие из них жалеют о том соглашении, но порвать договор с царем не хватает духу, вот и отыгрываются на населении, раздувая ажиотаж.

Мне доподлинно известно, что до конца июня, когда армия покинет Элам, зерна в городе хватит, и на конфликт с городской верхушкой мне идти не хочется, но припугнуть толстосумов все-таки стоит.

Решив, как поступить, перевожу разговор на другую тему:

— Что нового в лагерях наших «друзей»?

Гуруш иронии не понимает в принципе, и потому замер в раздумье — о чем это его спрашивают? Работа мысли в его несоразмерно большой голове явно притормаживает, и, осознав, что ждать бессмысленно, я поясняю:

— Я посылал тебя послушать, о чем говорят в армейских лагерях недавно подошедших сатрапов.

— Аааа! — радостно реагирует тот. — Был, был я там! Вчера грелся у костров мидийцев, и те крыли почем зря Фратаферна. Мол, он лучший кусок парфянам всегда отдает, а им, мидийцам, что похуже.

Замолчав, он подождал, не будут ли вопросы, и, не дождавшись, добавил:

— Правда, у парфян я услышал прямо противоположное. Мол, мидийцы жируют, потому что Фратаферн всегда на их стороне.

Я помню, что при Александре перс Фратаферн руководил Парфией, и после смерти царя, при Вавилонском разделе, Парфию ему оставили, а вот когда начали делить царство во второй раз, посчитали, что жирно будет какому-то персу, и всё отобрали. Когда же я поручил ему навести порядок в Мидии, то и Парфию всучили ему же, до кучи.

Сейчас, слушая своего шпиона, я не могу удержаться от иронии.

«Раз обе стороны ругают, значит, хороший человек, строгий и правильный!»

А заунывный голос Гуруша продолжает вещать:

— Еще был вчера в лагере Эвдама, что сатрап Гандары. Он выкатил своему воинству пять бочек пива