Французский дьявол - Георгий Андреевич Давидов

— Отчего ты так волнуешься за нее? Скажи мне, человек из будущего, ты знаешь, что ждет Орлеанскую Деву в плену? Какая судьба ей уготована?

Друид так пристально вглядывается в мое лицо, что я невольно опускаю глаза.

— Значит, смерть, — холодно замечает старик. — Чему суждено случиться, того не изменишь. Я не пошлю моих людей на верную гибель!

— Это твой окончательный ответ? Тогда не видать вам Пламени как своих ушей!

— Значит, так тому и быть, — голос друида вновь звучит ровно, он говорит словно с некоторой ленцой. — Ну, будем мы хранить на одну заговоренную реликвию меньше, так что с того?

Чертов старик твердо стоит на своем, и я понимаю, что мне не удастся переупрямить его.

— Пожалуйста, помоги мне, — тихо говорю я. — Помоги освободить ее, и я не только отдам Пламень, но и буду вечным вашим должником. Я сделаю все, что ты попросишь.

Старик молчит, полуприкрыв веки. Подождав пару минут, я говорю:

— Значит, нет.

Пламень очень неохотно выползает из земли, и я понимаю, что легендарный клинок не желает возвращаться к обитателям Чертовой горы. Кто знает, через сколько веков меч Мартелла снова явится на свет?

— Бери, — с горечью говорю я. — Раз уж она меня попросила. Возьми, и берегите его еще пятьсот лет, пока он вновь не понадобится. Сидите в своих дубравах хоть до скончания века, пока женщины бьются вместо вас. Пусть их жгут и убивают, вам это безразлично, не так ли? Будьте вы все прокляты!

Дед молча принимает меч, из-за его спины тут же выступает громадная фигура, за ней угадываются такие же высокие и плотные люди, их не меньше полутора десятков. Гигант, вышедший из темноты, с поклоном принимает клинок и беззвучно пропадает в ночи. Я сижу понурившись, крепко обхватив себя руками, тело бьет мелкая дрожь то ли от ненависти к жестокому миру, в котором должна умереть на костре лучшая из девушек, то ли от отчаяния, а может быть, от всего вместе взятого. И больше всего на свете я хочу сломать шею старику, отказавшему Жанне в помощи, а потому просто боюсь поднять на него глаза, не дай бог сорвусь. Смерти я не боюсь, ну, прячутся где-то во тьме пара десятков здоровенных лбов, что мне с того? Убьют так убьют, все мы смертны, но ведь тогда Жанна останется совсем одна!

— Мы не можем тебе помочь, — заявляет друид. — И есть на то веские причины.

Я скриплю зубами, левый глаз дергается в мелком тике. Тысячу раз я слышал и читал подобные слова. «Высшие соображения не позволяют нам», «Если бы ты задумался, то сам бы понял» и еще горы прочей чуши, которой прикрывают полное нежелание хоть что-то совершить!

— Но в знак нашей благодарности мы хотели бы сделать тебе подарок!

Я поднимаю голову, долго гляжу в каменное, а может, и металлическое зеркало, по ободу которого теснятся человеческие лица, то ли вырезанные, та ли отлитые. Оно тяжелое и холодное как лед, я знаю это так же точно, как и то, что солнце встает на востоке.

Как просто все может закончиться! Стоит мне взять зеркало в руки да вглядеться пристально, и я тут же окажусь в двадцать первом веке. Уверен, путешествие пройдет без осложнений, наверняка друиды позаботились об этом. Вот он, мой билет домой, подальше от кровавого и жестокого времени. Меня здесь держит только женщина, которой суждено сгореть в пламени, несмотря на все мои потуги. Откажусь сейчас, другого шанса не будет, я знаю это со всей определенностью. Надо лишь вглядеться пристальнее в черные глубины Зеркала Душ, а затем всю оставшуюся жизнь уверять себя в том, что видел дурной сон, и ничего более.

Подумав хорошенько, я решительно протягиваю руку, и последняя охапка сучьев летит в огонь.

— Я остаюсь и буду бороться до конца!

И тут я понимаю, что остался один, друиды ушли, растворились в чаще леса беззвучно и незаметно. Одним плавным движением я подхватываю арбалет, и болт чуть не целиком входит в то самое место, где только что сидел старик. Стреляю я не со злобы, просто не по-хозяйски держать тетиву арбалета натянутой. Странное дело, но после выстрела мне становится немного легче.

— Справлюсь и без вас, — шепчу я, и ночь отзывается далеким волчьим воем.

Решив, что больше никому сегодня не понадоблюсь, я ложусь вблизи пылающего костра. Плащ согревает меня не хуже пухового одеяла.

— Ушли, и скатертью дорога, — бормочу я сонно. — Я и один ее спасу.

Еще как следует не проснувшись, я рывком сажусь, а протянутая рука привычно ухватывает рукоять кинжала. Я быстро оглядываюсь в поисках источника тени, секунду назад скользнувшей по лицу, и только сейчас понимаю, что наступил рассвет. Вяло чирикают неведомые лесные птахи, угли костра покрылись серым пеплом. Я убираю оружие в ножны и с наслаждением потягиваюсь. Хватит отдыхать, и так всю ночь бока пролеживал. Пока я тут прохлаждаюсь, другие вовсе не смыкают глаз. Одни Пламень прячут, другие волокут Жанну в узилище, а третьи злорадно потирают ладошки в полной уверенности, что все им сойдет с рук. Ночь прошла, забрав с собой тревоги, и я полон уверенности в том, что все у меня получится. Довольно хандрить, переживать и терзаться — это удел интеллигентов, я же должен заняться тем, к чему меня так тщательно готовили.

Пусть бургундцам удалось захватить в плен Орлеанскую Деву, так это еще не повод для уныния. Ну-ка, вспомни как следует, чему тебя учили! Увел же ты Изабеллу Баварскую из-под носа у англичан, отчего же не проделать подобный трюк еще раз, уже с ее дочерью? Нужна информация? Купи ее или запугай слуг. Где взять деньги? Так это вовсе не проблема, они путешествуют по всем дорогам в окованных железом сундучках, позвякивают в поясных кошелях, сверкают драгоценными камушками на шеях и пальцах.

Главное — не раскисай. Не может быть, чтобы обученный телохранитель не спас объект охраны. Для начала надо узнать, куда повезли Жанну, и помогут в этом агенты Третьего ордена францисканцев, ведь мне известны адреса явок в двадцати городах Франции. Даже если отец Бартимеус разослал агентам Ордена приказ не оказывать мне помощь, вряд ли они его уже успели получить. А это значит, что я по-прежнему могу рассчитывать на мощь Ордена! Я подхожу к коню, он издает тихое ржание, здороваясь, ноздри скакуна раздуваются, с шумом втягивая воздух. Волнуется, чертяка, не собираюсь ли я угостить чем-нибудь вкусным такого верного