Громов: Хозяин теней 5 - Екатерина Насута

— Какие-то… нельзя… записывать… запрещено… записи… имена… мы ради… справедливость… мир… равные возможности — у него дёрнулась щека и глаз заморгал резко и часто, а изо рта донеслось мычание.

Кажется, всё.

Узнал я не так и много, но…

Я позволил ему упасть. И тени зашевелились, засуетились, требуя продолжения. Что ж… я обвёл взглядом зрителей. Нехорошо разочаровывать. Но просто взять и отпустить этого угрёбка вдруг показалось неправильным.

Король?

Он обычный бандит. У него выгода и только выгода. Никаких идей. А вот Роберт Данилович, он куда сильнее замарался. И значит достоин большего. В руке сам собой возник клинок. Чёрный, изогнутый, один в один как тот, который был в поместье. И я ощутил силу.

Связь.

И главное, правильность того, что делаю.

Клинок вошёл в грудь ещё живого человека.

— Тебе, Мора, — выдохнул я. И воздух моментально заледенел. А следом раздался тихий такой вот хруст. Так хрустит наст под ногой человека. Так пахнет стылая городская зима.

И молодой разлом.

Кажется, я всё-таки слегка переборщил.

Глава 27

Глава 27

С увеличением народонаселения в столице начинают возникать новые промыслы, иногда весьма курьезные. Например появились- маникюрши. Маникюрша-это дама в большинстве не первой молодости, которая имеет несколько клиенток из нашего beau-monde так много заботящихся о своей наружности. Она является к ним по утрам. Раза два в неделю и следит за наружностью клиентки: полирует и чистит ногти, уничтожает веснушки, прыщи, мозоли и седые волосы, массирует лицо и делает советы относительно косметики. Труд свой оценивают они довольно дорого, так как их весьма не много. За визит берут от 3 до 5 рублей. У нас маникюрши появились года два назад, а в Париже и других западных городах они существуют давно и составляют целые корпорации. [1]

Петербургский листок

Песок зашелестел.

Это был шелест морской волны, что трётся о камни, примеряясь, как бы половчее подняться по ним. Туда. Выше и дальше, чтобы обжиться на морском берегу. И замерли твари.

Застыла, зависнув в прозрачном воздухе, Тьма.

Время остановилось.

Не для меня.

Вдох.

Выдох. И дыхание моё прорастает в воздух морозными нитями. Удар сердца. И вздрагивает под рукой тело Роберта, погружаясь в песок. И движение возвращается. Мир снова оживает.

Миры.

И тот, другой, спешит взять своё. Он раскрывает эти песочно-лилейные губы, всасывая покойника в пасть зарождающейся воронки, чтобы выплюнуть вместо него новые тени. Они пока бледны и крылья их разодраны, и сами они, взмывая к потолку, становятся добычей других, давно обживших подземелья.

А я…

Я пячусь.

Не хотел, но уж как получилось, так получилось. Закрывать пробои я не умею, этим пусть Синод займётся, а мне бы убраться отсюда.

Нам бы убраться.

— Не спеши, — этот голос за спиной застаёт меня в некрасивой позе, вот когда человек с колен поднимается на ноги, он выглядит по-дурацки.

— Доброго дня, Госпожа, — я оборачиваюсь.

Новое обличье?

Девушка. Бледненькая, с узеньким лицом и огромными глазищами. Коса растрепалась. Из-под короткой рубахи коленки выглядывают. И косолапая ещё, но это же мелочи.

Мёртвым можно.

А что девушка мертва, я понимаю. Она озирается, потом вытягивает руку и ладонью накрывает отпечаток.

— Совпало? — спрашиваю, хотя оно и так понятно.

— Да.

— Как её звали? Родителям ведь надо сказать. И остальных бы тоже имена неплохо бы. Их ведь тут много было, да?

Кивок.

— Но ты не скажешь?

— Нельзя. Нам нельзя вмешиваться.

— Тогда зачем ты здесь?

— Поблагодарить. Меня давно уже не радовали подарками.

По стене расползается ледяное пятно. Лёд вгрызается в камень, выводя узоры. И в них мне мерещится нечто, похожее на письмена.

— А… а ответить на вопросы ты можешь?

— Смотря какие. Её звали Инесса. Инесса Латынина.

Я запоминаю. Я даже повторяю шёпотом это имя. Одно пока, и это немного, но одно — всяко больше, чем ничего.

— Спасибо. Я нашёл то место, где отец проводил опыты. И тех, над кем он их ставил. Они разумны? Существа твоего мира?

Мора глядит, ожидая вопроса.

— То есть, они действительно разумны?

— А твоя тень разумна?

— Да. Пожалуй… то есть… разумна. Но они как люди… или…

Это я привык, что у нас разумны лишь люди. А там? Другой мир. Другие правила. И почему бы не существовать разным видам разума? Нет, может, какой учёный и найдёт причину. Но я не учёный.

Ладно, это вопросы глобальные. Мне же надо поконкретнее.

— Что такое мёртвая вода? Такая белая жижа. Отец получал её из других… существ.

Взгляд задумчивый. Тяжело с нелюдьми. Хотя ей, наверное, со мной тоже непросто. Но Мора снова кивает. И отвечает:

— Сила мира. Творения.

Понятнее не стало.

— А если попроще? Вот… почему он её брал из тех существ? А тут тянут из людей? И люди связаны с миром, но… как? Почему не из животных там. С животными ведь проще. Чисто в теории. Устрой себе ферму и вперёд. И всё законно… или в животных этого нет?

— Есть. Но мало, — подтвердила мою гипотезу Мора и снова задумалась. А я не торопил. Вот она провела пальцем по стене, вычерчивая поверх сажи морозную полосу. — Искра Создателя в каждом. Мир хранит её. И наделяет живых. Всех живых. Но жизнь бывает разной.

Это я ещё понимаю.

И киваю, мол, пока ясно.

— Одни хранят. Другие… в других искра превращается в душу. Душа же способна взять силу Его извне и преумножить.

— И дар… дар имеет значение?

— Да.

— То есть из обычного человека можно получить этой… силы мира больше, чем из животного. А из необычного человека больше, чем из обычного?

Кивок.

С этим более-менее разобрались.

— И она, эта сила, может многое? Хотя да, о чём это я… наверняка… погоди…

Воздух промерзает настолько, что становится хрупким, как стекло. И ещё немного, и я застыну в нём. А она не поможет.

— Ещё минута. Пожалуйста. Отец придумал ту штуку, построил… я собираюсь её взорвать.

— Хорошо, — теперь мне чудится радость в её голосе. — Это тоже будет подарок.

— Записи тоже постараюсь убрать. Но он был не один. Он один физически не сумел бы. Значит, есть и другие, до которых надо добраться. Нельзя оставить никого, кто бы знал. Саму идею придётся похоронить. Эта установка… мерзкая. Сама идея.