Игры Высоких - Дмитрий Курмаев

Монгол зло отер тыльной стороной ладони непрошеную слезу и продолжил:

– Нашим главным богом был Бог Огня. Как не поклоняться тому, кто согревает в холодную ночь, дарит свет и тепло, без которого невозможно выжить зимой? И когда в окружении небольшого отряда Верных в наше стойбище прискакала юная дева в черном одеянии, шаман и старейшины сразу решили, что она дочь Бога Огня. Ее волосы горели как пламя. И она была прекрасна. Так, как не может быть прекрасна земная женщина.

Сархен вздохнул и наполнил опустевшие бокалы. Андрей понимал его: Илла и сейчас могла бы поспорить красой с кем угодно, если бы не окружающая ее аура холодного ужаса.

– Она собирала воинов для большого похода далеко за край Великой степи. Старейшины дали воинов из молодых повес вроде меня и, согласно обычаю, решили принести жертву.

Сархен невесело усмехнулся.

– Эту великую честь оказали мне, потому что я клал всех сверстников на лопатки, дальше всех бросал стрелы и был круглым сиротой после смерти отца. К тому же я уже всех достал своими проделками. Меня привязали к доске и развели большой костер. Дочь Бога должна была вырезать ножом ритуальный знак на моей груди и перерезать глотку. Потом мое бездыханное тело должны были метнуть в огонь, чтобы Бог сожрал предназначенную ему жертву. А я смотрел на нее влюбленными глазами и улыбался.

Монгол положил руку себе на грудь.

– Она сделала здесь аккуратный надрез, вот так. – Он показал Андрею, как именно. – Потом подцепила лезвием кожу и стала медленно, очень медленно ее отдирать. А я все терпел и улыбался. Больше всего на свете я боялся проявить слабость и опозорить себя гримасой или криком боли. Она тоже улыбнулась мне. И еще она внимательно посмотрела мне прямо в глаза. «Что ты чувствуешь?» – спросила она. «Мне хорошо», – сказал я. Тогда она, все так же пристально глядя мне в глаза, вырезала еще один лоскут кожи с моей груди. «А теперь?» У нее был волшебный голос. «И теперь», – ответил я. Она приставила лезвие к моему горлу. Я был готов к смерти и ждал ее с улыбкой на устах. Но она вдруг выпрямилась и сказала собравшимся вокруг: «Я сама передам эту жертву отцу». И Верные принялись отвязывать меня от жертвенной доски.

Монгол замолчал и уставился в свой бокал, словно пытаясь разглядеть там картины из своего прошлого. Андрей не знал, зачем он все это ему рассказывает. Наверное, ему давно хотелось выговориться, и впервые в жизни такая возможность появилась.

– Нас было почти десять тысяч. Молодых воинов, что ушли в набег за Дочерью Огня. Так мы называли ее. Мы боялись и боготворили ее. Она была и жестока, и милостива. Могла одним прикосновением заставить могучего воина извиваться у своих ног в судорогах невероятных мучений, а могла, таким же легким прикосновением, исцелить любую рану. Илла тогда была Темной Богиней. Очень молодой. И это была ее первая Игра. Она училась повелевать и убивать. А мы шли за ней, готовые на все. И верили, что нас ведет воля Бога. Впрочем, так оно и было…

Сархен поднял на Комкова пустые глаза. Тому на миг стало страшно. Ему показалось, что монгол снова стал «тенью».

– Я был воином ее личной Черной тысячи. И очень старался отличиться и лишний раз попасться ей на глаза. Я был влюблен! И знал, что это безнадежно: ведь дочь бога не может снизойти к смертному… Мы шли на Запад, в страну городов. Наше войско было подобно взбесившемуся степному пожару. Позади оставались лишь закопченные руины и непогребенные трупы, на которых сидели обожравшиеся стервятники. Илла часто бросала нашу тысячу в самое пекло. И сама устремлялась с нами. В битве она становилась настоящей Дочерью Огня. Казалось, она может перебить всех врагов в одиночку. Я всегда старался встать в первом ряду, хотя там и было больше шансов отведать на вкус чужого железа. Я хотел быть поближе к ней. И она меня замечала. Я чувствовал это. Я даже несколько раз ловил ее улыбку. И знал, что эта улыбка предназначена мне. Только мне… Как пела моя душа! Как я был счастлив в такие моменты…

Сархен криво усмехнулся.

– А потом поход внезапно закончился – Великая Мать призвала Иллу к себе. И она ушла по Облачной Дороге. Она не забыла своей «жертвы» – я ушел с нею…

– Не помешаю? – Джон держал в руках еще один кувшин и еще один бокал, для себя. – Можно присесть с вами?

Андрей вопросительно глянул на монгола. Тот вяло махнул рукой:

– Садись, Джон.

Комков проснулся от холода. Они спали под одним плащом с Сархеном – свой Андрей отдал Аните, – и вредный монгол, конечно, перетащил все одеяло на себя. Андрей вяло попытался отвоевать свой край, но Сархен так плотно укутался, что это оказалось практически невозможно.

– Ох, мамочка! – прошипел Комков, морщась от боли в затекшем теле.

Он сел и огляделся. Тускло тлели красным угли прогоревших ветвей и сучьев. Рядом с костром клевал носом задремавший охранник. Андрей, кряхтя, встал. Ему настоятельно надо было отойти за кустики. Машинально он прихватил с собой перевязь с мечом. В предрассветной мгле деревья и лошади чуть поодаль проступали смутными контурами. Комков толкнул нерадивого часового – тот испуганно вскинулся:

– Кто? Где?

Андрей приложил палец к губам в знак молчания и указал на почти погасший костер. Потом он двинулся к заветным кустикам, осторожно переступая через спящих людей. Раздвинув ветви, он оказался возле неглубокого заболоченного оврага. Справив свои нехитрые дела, Комков немного постоял, вслушиваясь в тоскливый крик какой-то ночной птицы, и вернулся к их маленькому лагерю. Костер уже снова жарко пылал, языки пламени жадно облизывали подброшенные охранником сучья. Анита, прижавшись к необъятной груди тети Илены, жалобно поскуливала во сне. Девочке, видно, снился не очень хороший сон.

– Твой узкоглазый ушел куда-то, – сообщил охранник, пристраивая над огнем закопченный котелок с водой. – Вскочил вдруг, задрал голову и воздух нюхает – ну, чисто собака! А потом исчез. И не сказал ведь ничего…

Сархен попусту не насторожится. Андрей положил руку на рукоятку меча и направился в темноту. Он поднялся на гребень невысокого холма, под прикрытием которого они расположились на ночь. Монгол стоял там неподвижный, как каменный истукан. Андрей подошел и встал рядом.

– Ты видишь? – спросил монгол. – Видишь?

Он указал на северо-запад, туда, где в одном конном переходе от них лежал Сальвейг. Небо в той стороне розовело, словно вопреки всему там вот-вот должно было взойти второе солнце. Сердце у Комкова сжалось от тоскливого предчувствия.

– Это…

– Это горит Сальвейг, – сказал монгол. – Это не набег Андрей. Это война. Большая война.

– Война… – эхом отозвался Андрей.

Он закрыл глаза. Еще на побережье, в Кирпине, он ощутил тень надвигающейся беды. Предчувствие чего-то большого, темного, страшного. Словно откуда-то издалека наползает, постепенно закрывая все небо, черная грозовая туча. И вот гром грянул…