Разбитые звезды - Меган Спунер

Первым мой сигнал поймал исследовательский корабль «Дельта А243». У исследователей не получилось его расшифровать из-за помех, но сумели их частично убрать, а потом разослали сигнал по всей Галактике. Затем он достиг крупных кораблей, а через несколько дней – старенького пограничного судна с учеными на борту. Они пытались разобрать содержание сигнала за помехами. Им первым удалось их убрать полностью, и обнаружилось, что какая-то женщина просит помощи. В конце концов они объединили усилия с другими кораблями и сложили вместе все фрагменты сигнала.

Нас забрал один из папиных кораблей: спасатели добрались сюда раньше, чем изображение в сигнале прояснилось, и все узнали, кто я такая. Подтвердилось то, о чем мы догадывались: мы – единственные выжившие с «Икара». Невозможно представить пятьдесят тысяч погибших, но лица Анны, Свонн и изможденного мужчины в потрепанном цилиндре, который хотел передать просьбу моему отцу, я вижу перед собой. Мне есть о ком горевать.

Через четыре дня после спасения, когда корабль находился на орбите планеты, нас забрал другой папин корабль. Нас с Тарвером отвели в разные комнаты, и больше я его пока не видела.

За моим питанием следят. Весь день, даже когда я сплю, рядом со мной кто-то находится. Моих вопросов о Тарвере вежливо избегают.

«О нем позаботятся. Скоро вы увидитесь. У него все в порядке. Скоро прибудет ваш отец. Почему бы вам не подождать и спросить у него?»

При любой попытке задать мне вопросы я ударяюсь в слезы. Я играю свою роль, и это у меня получается хорошо. Уверена, Тарвер тоже справляется. Докторов, однако, слезы не разжалобили, и меня обследуют. У меня берут кровь на анализ, прядь волос, грязь из-под ногтей.

На виски и грудь цепляют электроды и подсоединяют меня к каким-то устройствам. На пальцы ставят зажимы и наблюдают за показателями приборов, которые мне не видно, смотрят на них с выпученными глазами. Они толпятся вокруг мониторов, и их лица освещает исходящий от них бледный зеленый свет.

Потом меня отводят в смотровой кабинет, и там уже новые доктора берут у меня кровь и волосы. Они снова и снова проверяют результаты анализов. Отводят меня обратно в комнату с мониторами и электродами, но вдруг двери распахиваются.

– Что все это значит? – Гудение приборов перекрывается голосом, в котором звенит сталь.

Доктор, крепко державший меня за руку, отпускает ее, будто бы обжегшись. У меня подгибаются колени, и я падаю на пол. Все расступаются, и я щурюсь от яркого света.

– Сэр, – говорит кто-то из врачей, – мы выполняли указания…

– Отменить, – говорит кто-то, и врачи мигом повинуются. Я хорошо знаю этот голос: все, кто его слышит, беспрекословно подчиняются приказу. Кто-то дает мне халат цвета морской волны. Приятно надеть его вместо тонкой, как бумага, больничной сорочки, в которую меня облачили.

– Милая?

Я просто смотрю на него. Покрасневшие голубые глаза, точеные черты лица, которые не выдают его возраст, коротко остриженные седые волосы, которые он не красит. Я думала, что никогда не увижу этого лица – не хотела видеть его вновь. Но сейчас, когда он так близко, я вспоминаю, как с ним безопасно. Легко и тепло. Вспоминаю, как сильно мне хочется, чтобы он все уладил.

– Папочка? – шепчу я.

У него дрожат губы, но потом он их сжимает, будто не веря, что это правда я. Он заключает меня в объятия, и через секунду я вспоминаю, что должна плакать. А когда начинаю, остановиться уже невозможно. Очень долго мы сидим на полу в больничном крыле: я всхлипываю, уткнувшись ему в плечо, вдыхая знакомый запах его одеколона. Я будто снова вернулась в детство, в благоухающий лес, и уютно лежу в надежных папиных объятиях. И мне больше всего хочется притвориться спящей, чтобы он отнес меня домой.

Но в конце концов слезы заканчиваются, и он помогает мне встать. Потом отводит в комнату для посещений, где почти все пространство занимает длинный стеклянный стол, и усаживает на стул. Сам же садится на другой во главе стола и, придвинувшись ко мне поближе, берет мою руку в свои.

– Расскажи мне все, родная.

Сейчас, когда отец сидит рядом и глядит на меня покрасневшими от беспокойства глазами, мне очень сложно представить, что это он заточил в клетку существ, вернувших меня к жизни.

На мгновение мне хочется рассказать ему начистоту, что с нами случилось, что со мной случилось, что я помню свою смерть, и перерождение, и чистилище.

Но в ушах эхом звучат слова Тарвера.

«Не говори им ничего», – предупреждал он.

Мы солжем. Я не могу его подвести.

Так что я громко всхлипываю и опускаю голову, смотрю на колени и качаю головой.

– Я н… не знаю, – говорю я, запинаясь. – Не помню. Все такое… я не помню, все в тумане.

– Ты уверена? – Он нежно гладит мою руку. Его кожа прохладная, мягкая и гладкая. Он всегда бережно ухаживает за руками. – Возможно, это тебе поможет.

Но я снова качаю головой. Теперь, когда я вновь убеждена в его виновности, слезы высыхают, и мне трудно заплакать. Поэтому я притворяюсь, что плачу, и упорно смотрю на колени.

Некоторое время отец молчит. Я хорошо его знаю и вижу, что он мне не верит. Но хочет. Потом он быстро похлопывает меня по руке и выпрямляется.

– Ну что ж. Тогда забудем об этом. Тебе нужен покой. Я забочусь только о твоей безопасности.

Ведь именно этого я и хотела – чтобы он принял меня обратно, чтобы я могла уйти и жизнь стала нормальной. И все же мне неспокойно. Такого напряжения между нами я не чувствовала с четырнадцати лет, когда мне стало известно, что Саймон умер. Отчасти я знаю, что отец говорит мне то, что я хочу слышать.

Он откашливается.

– Я так понимаю, молодой человек в какой-то степени ответственен за то, что ты вернулась целой и невредимой?

– Тарвер Мерендсен, – поправляю я его и киваю, не поднимая головы. – Полностью ответственен, папочка. Я здесь только благодаря ему.

– Что ж, его обязательно вознаградят. – Он умолкает на секунду. – В газетах и новостях о вас двоих…

– Да? – я наконец отрываю взгляд от колен и смотрю на него. Сердце бешено колотится. Я знаю, что будет дальше. – В чем дело?

– Когда мы прибудем на Коринф, ты сделаешь заявление и опровергнешь слухи, что вы – пара. Ты поблагодаришь его за помощь и пожелаешь счастливого пути к родителям. И на этом все закончится.

Голова идет кругом.

– Отец…

– Мы справимся с этим, Лилиан. – Он пристально смотрит на меня, вкладывая в свой взгляд всю сердечность. – Ты и я, ты ведь знаешь. У меня никого нет, кроме тебя. И никто не нужен. Девочка моя дорогая, ты себе даже не представляешь, что со мной было, когда я узнал, что ты в безопасности.