Не надо, папа! - Эпсилон Тукана

Мгновенный смертельный удар. Девичье тело обмякло, Итачи, выдернув кунай, подхватил Изуми и бережно опустил ее на пол. Она ничего не поняла и вряд ли что-либо успела почувствовать.

Итачи не просто так выбрал своей первой целью именно Изуми. Он знал, что убить свою подругу и родителей — труднее всего, и с того момента, когда умрет Изуми, пути назад уже не будет. В схватке с отцом он мог погибнуть сам, поэтому визит домой Итачи предусмотрительно отложил на потом. До того, как они встретятся, нужно успеть хоть что-то… И первой жертвой стала Изуми.

Итачи взглянул на свои трясущиеся ладони. Он убил ее. Вот эти руки прервали жизнь человека, который любил его и бесконечно доверял ему, не ожидая подлости.

Что же я наделал?

Шея, губы, руки — пульсировали от недавнего поцелуя и шока, словно кровь стала слишком густой и прорывалась по артериям с огромным трудом. Надрывающееся сердце свело болью. Итачи не мог до конца поверить, что девочка, лежащая у его ног, — мертва. Может, ему кажется? Может, он еще не успел ничего сделать, а только представляет все это, пусть и слишком реалистично? Он упал на колени и прощупал пульс на теплой шее. Его не было.

Собраться с мыслями и решиться было невероятно сложно, и Итачи казалось, что, когда все закончится, ему станет легче. Как же он ошибся. Легче отнюдь не стало, стало еще хуже.

Я убил ее.

В последний раз его так лихорадило в тот день, когда погиб Тенма. Он посмотрел в открытые остекленевшие глаза Изуми, и комната окрасилась в оттенки крови — это активировался шаринган. Чакра огненной природы приливала к глазам, пробуждая клановое додзюцу. Все больше и больше, горячее и горячее. Итачи казалось, что глазные яблоки вот-вот лопнут или расплавятся. А может они уже плавились. Что-то теплое стекало по щекам… Слезы? Он коснулся щек и взглянул на пальцы, испачканные чем-то багровым.

Не слезы — кровь.

…когда он вышел из дома Изуми, добив ее мать, перед ним материализовался Учиха Мадара.

— Смотрю, ты уже начал.

Итачи не ответил: не мог говорить. Он отчаянно собирал свою разбитую душу по кусочкам, чтобы пересилить внезапную слабость и все-таки завершить миссию. На шаринган, в холостую активировавшийся над телом Изуми, ушло поразительно много чакры.

— Я избавлюсь от женщин и детей, сколько осилю, — сказал Мадара.

Спокойный голос сообщника раздражал.

— Нет. Ты начнешь с востока, а я с запада, — выдавил Итачи, с трудом придавая своему голосу твердость. — Как и было оговорено.

— Не перетрудись.

— Заткнись.

— Ты еще ребенок. Если тьма в твоем сердце будет слишком густой, ты не выдержишь этого.

Итачи с ненавистью осознавал, что Мадара прав. И подтверждением тому были слабость во всем теле и дрожь в конечностях, с которой никак не удавалось совладать. Он обернулся. Выражение лица Мадары скрывала оранжевая маска, но его образ окружала аура смерти. Этот не сломается. Этот выдержит.

— Не стоит беспокоиться.

— Я не беспокоюсь. Просто рационально распределяю наши силы. Я владею пространственным ниндзюцу, поэтому устранить женщин и детей, пока крики о помощи и суета не поднимут на уши мужчин, разумнее мне. Тебе так не кажется?

— Делай что хочешь.

Скоро вернется из академии Саске. Нужно успеть завершить миссию. Некогда спорить.

— Встретимся, как все закончится.

Мадара растворился в воздухе.

Итачи глубоко вздохнул и запрокинул голову. Звездное небо, покой. Для всех в деревне, но только не для него и не для клана Учиха. Он закрыл глаза и прислушался ко тьме, свившей гнездо в его сердце. Вглядываясь в этот черный мрак, Итачи искал свою следующую жертву.

…шагнул в дом. В дальнем конце коридора виднелся единственный очаг чакры.

— Чакра беснуется по всему кварталу. Так это твоих рук дело, Учиха Итачи?

Текка был превосходным сенсором. Он отлично владел своим додзюцу даже в сравнении с другими Учиха.

— Но ты здесь… Тогда почему чакра все еще волнуется?

— Сейчас не время задавать вопросы.

— Да. Я вижу.

— Если чувствовал, что творится неладное, почему не вышел помочь другим?

— Собирался, но ты опередил меня.

Текка поймал его взгляд. Итачи спокойно принял в зрачки волну чакры, которая должна была погрузить его в гендзюцу. Ничего не произошло. Текка, озадаченный тем, что его техника не сработала, менялся в лице.

— Это же… Невозможно! М-мангеке…

Увидел рисунок. Интересно, какой он у меня? Не такой, как у Шисуи?

Итачи во мгновение ока очутился подле офицера и вонзил меч ему в живот. Текка упал на колени, с ужасом глядя на него. Итачи склонился над ним, приблизился к его лицу, покрытому испариной, и жестко сказал:

— У вас всегда была плохая привычка недооценивать противника.

Он резким движением выдернул меч, и Текка грузно завалился на пол. По татами растекалась кровь, но на Итачи не попало ни капли. Это был этикет ниндзя — не пачкать себя кровью убитого.

— Итачи… — из последних сил выдавил Текка. — Они не простят тебя…

Последний вздох, и бывший офицер затих. Жизнь покинула его. Итачи вложил меч в ножны за спиной.

Я и не жду прощения.

Былую слабость как рукой сняло. У каждого человека есть предел. Если выйти за этот предел — все чувства отключаются, и Итачи уже успел уйти далеко за рамки своего порога чувствительности. Разбитая душа покрылась коркой льда и превратилась в камень. Итачи вламывался в чужие дома, убивал безоружных мужчин, не ожидавших нападения, перепуганных женщин и детей, до которых еще не успел добраться сообщник, и не ощущал ничего: ни сочувствия, ни жалости, ни вины. В остывшей душе развернулась бездна, черная дыра, которая поглощала любые эмоции и обращала их в лед. Он даже не хранил в сознании мысль, что все это во благо деревни. Просто целенаправленно орудовал мечом, отбирая у людей жизни. Итачи чувствовал себя не шиноби, а мясником на скотобойне.

Чужое жилье. Привычные кому-то запахи готового ужина и домашнего уюта. Босой мужчина прижался к стене спиной и затаился, поджидая Итачи. Но шаринган позволял видеть очаг чакры справа от двери, задумка жертвы не удалась. Итачи шагнул в комнату и ударом ноги отшвырнул набросившегося на него мужчину к седзи. Хлипкая конструкция бумажных дверей разломалась под весом тяжелого тела. В воздухе просвистел меч, и на белое полотно разорванной бумаги