Амлет, сын Улава - Адель Гельт

Именно потому обвинение оказалось стократ страшнее, и, наверное, от того вышел из себя Улав Аудунссон: он ведь ни словом не усомнился в обвинении, брошенном его сыну!

Было жутко — не от слов, злых и лживых, а от того, как на меня смотрел отец: казалось, он уже присматривается — как бы половчее ухватить меня поперек пояса, и, не давая ступить на землю, вынести к морю. Колдунов положено топить…

В глазах моего отца не было моего отца, только кто-то чужой, безразличный и очень потому страшный.

Вмешался дядя.

- Стой, Улав, сын Аудуна! - заявил Фрекьяр Тюрссон, вдруг заступая дорогу мужу сестры. - То, что сын твой колдун и знается с духами, еще не установлено доподлинно, и он все еще твой сын: сначала спроси его сам!

Я вдруг понял, что не могу произнести ни слова: как будто лента, плоская, прозрачная и удивительно клейкая, скрепила верхнюю и нижнюю части моей морды между собой.

- Пусть говорит, - согласился отец. - Если же что…

- Если же что, я сам срублю ему голову, - посулил дядя.

Липкая скрепа пропала как бы сама собой. Я набрал воздуха в грудь, и вдруг понял, что и как надо делать. Или как – понял: будто кто-то внутри моей головы знал, как стоит поступить, а я взял, да и послушался.

- Объявляю дом сей судилищем неправедных! - слова, сложные и не очень понятные, не застревали в глубине глотки, а лились как бы сами по себе, будто так и должно быть.

- Тебя же, презревшего заветы между гостем и хозяином, того, кто не назвал своего имени и лжет отцу о сыне, да зовут отныне: Лжесвидетель! - я встал во весь свой невеликий рост, и впился глазами в наливающееся кровью лицо обвинителя. Краем взгляда видел отца, и вид этот был удивительным. Казалось, не будь рыжей с белым шерсти, коей поросло лицо Улава, сына Аудуна, само лицо могучего бонда стало бы цвета свежего снега.

Время остановилось: сам я, правда, ничего для этого не делал, да и не смог бы. Всякому известно, что под крышей проклятого, пусть и на время, дома, Песнь не звучит.

Я отчетливо понимал: после того, как я скажу следующие слова, должные и праведные, меня просто убьют. Не дожить мне до совершенных лет, не пахать землю рода, не ходить в морские походы, и детей у меня не будет, и многого еще: я не доживу. Но сказать было нужно и без того никак нельзя.

- От тебя, прозванного лжесвидетелем, требую я, Амлет, сын Улава, сына Аудуна, из рода Эски, последнего, что…

- Я, Фрекьяр, сын Тюра, сына Хльги, из рода Мламути, как друг и родич Амлета Улавссона, по малым летам его, принимаю на себя долг крови! - вдруг заявил дядя. - Готов ли ты, Свенди, сын Ингвара, прозванный лжесвидетелем…

Дверь распахнулась, с шумом ударившись об косяк и немедленно сорвавшись с петель. В проеме воздвиглась моя мать, славная иными деяниями Гундур, дочь Тюра.

Я как-то немедленно вспомнил, что мама — она и намного крупнее, чем отец, и шерсть у нее гораздо длиннее, и происходит она из того рода псоглавцев, что на всю Полночь славится своей чудовищной силой в бою и быту. Еще мама была в ярости – не спокойной отцовой, а совершенно своей, домашней и очень громкой.

- Улав Аудунссон! Что вы тут, безумные мужи, затеяли? Мальчику нет четырнадцати, он еще не мужчина, к чему это судилище? Почему, в конце концов, мне, его матери, пришлось подслушивать под дверью?

Мама права: я еще слишком юн. Судилищный полог, так легко поднятый мной в холодной, почти отцовой, ярости, исчерпал мои невеликие силы до донышка намного быстрее, чем я надеялся.

- Этого – в яму! - сквозь пелену гаснущего сознания услышал я требование матери. - Брат мой Фрекьяр, убьешь его на площади, при свете дня!

- С тобой же, сын Аудуна, у меня будет совсем отдельный разговор!

Глава 4. Славный сон.

Спать меня отвели, натурально, в сарай.

Вернее — в тот же сенной амбар, в котором я прятался немногим ранее: делалось это, конечно, с умыслом, и был он вот такой.

Я не знаю твоих обычаев, твоих и твоего народа, но, чтобы ты себе понимал: совершенные года в любом краю людей полуночи — веха важная, и отношения к себе требует серьезного. Ночь накануне рождения должна быть проведена в одиночестве, и только так.

Даже Ингвар, сын Хрёрика Людбрандссона, ярла Гардарики, оказавшись в походе накануне совершеннолетия, был помещен отцом в бюстадур ладьи — чтобы дать остаться на ночь одному. К слову, так говорят, но я не очень верю: в Гардарики горазды строить борги и поселки, потому их страна и зовется Землей Городов, но ладьи они выделывают небольшие, для рек, и отдельной каюты на таком кораблике быть не может. Однако, как-то выкрутились, и в это я верить уже обязан, ведь жители Агьюборги и других краев к югу от устья Ниани от нас отличаются только величиной и обилием подвластных земель.

Выбрали именно сенной сарай: еще знатный скальд Хльги Ингварссон из рода Ундурир, тот, что носит гордое прозвище Хундамейстари, утверждал, что ожидающих вселения духа стоит помещать туда, где двери без ручек и все время хочется спать. Сено мягкое, в сон так и клонит, ручек же на двери любого амбара нет – они там без надобности.

Да, и о духе. Дух-покровитель есть у каждого взрослого человека, и даже иногда у женщины, но это полдела. Дело же в том, что духа нужно понимать и осознавать, а для этого человеку требуется иметь пусть небольшой, но талант к сгущению гальдура, таковы же не все даже в кругу древних и благородных родов.

В отношении меня сомнения оставались весьма невелики еще с семилетнего возраста, когда я сам, с перепугу и случайно, зацепил завесу времени, остановив стрелу, летевшую — как незадачливый убийца показал под пыткой – прямо в глаз моему отцу, Улаву Аудунссону. История же с злым гостем-не-гостем, в которой оба мы – что я, что отец – показали себя не лучшим образом – сомнений не оставила вовсе. «Быть ему скальдом» - сообщил тогда слегка побледневшему отцу старый Гунд, и отец предпочел