Отцовское знамя - Наиль Эдуардович Выборнов

– А что у него с глазами-то? Ну, узкие такие. Да он и сам смуглый.

– У Бориса Руслановича? – новик усмехнулся. – Да, у него отец с Восхода откуда-то. Говорят, что чуть ли не из ордынских земель пришел, да и осел тут. Отчество же тоже не наше.

– А на Восходе они все такие? – удивился я.

– Да, мне-то откуда знать? – в голосе Степана послышалось искреннее удивление. – Мне лет-то не больше, чем тебе, и на Восходе я никогда не был. Хочешь – у Петра спроси, они ордынцев били, видели наверняка.

– Меня больше другое волнует, – тихо проговорил Роман. – Вот увидим мы боярича, и что? Как мы его выведем-то отсюда?

– Если увидим хотя бы, то уже много сделать сможем, – так же тихо, ответил я. – Узнаем, где его держат, подходы посмотрим. Только вот крепость тут сильная, да и караулы наверняка в строгости держат, не проскочишь. Может, здесь проход какой тайный есть?

– Говорят, что есть, – ответил Степан. – Да только, кто знает, где он? Простым стражникам такого не скажут, да и дружинникам тоже.

– А Петр знать может?

– Вряд ли, – ответил новик, после того как промедлил пару мгновений. – Дядька Петр, он же простой ратник, кто ему такие секреты доверит? Если уж кто знает, это сам наместник, начальник стражи, сотник, и, может быть, несколько городовых бояр…

Он резко замолчал, увидев, что к нам идет еще один стражник.

– Ты что ли Лукича допросить хочешь? – спросил тот тоном, который сразу мне не понравился.

– Ну я.

– Пошли тогда, – он повернулся и двинулся в сторону терема.

Мне не оставалось ничего другого, кроме как передать поводья лошади Ромке и двинуться следом за стражником. Хотя в груди у меня как-то протяжно потянуло: идти одному совсем не хотелось. С другой стороны, оставлять кого-то из парней одного тоже было нельзя: так они хотя бы друг за другом присмотрят. Да и, если что-то случится, то хоть один сумеет вырваться и рассказать, что с нами произошло.

Набросив на себя независимый вид, разве что руки в карманы не засунув, я шел следом за стражником. Вместе мы обошли терем и спустились по лестнице, ведущей в небольшой подвальчик. Воздух там был настолько сырым и холодным, что я даже поежился: ну да, весна ведь, а темницу здесь, похоже, не отапливали.

Шли мы довольно долго, плутали какими-то коридорами, пару раз проходили мимо стражников, стоявших на постах. Проводник мой подсвечивал дорогу свечой, которую снял с крюка на стене. Наконец, он остановился около одной из дверей.

– Вот тут боярич и сидит, – сказал он, стаскивая с пояса связку ключей.

Выбрав один из них, стражник отомкнул замок и даже слегка приотворил створку, после чего сдвинулся в сторону, давая мне пройти. Воздух в каморке оказался не только сырым, но еще и спертым: похоже тут не только не топили, но даже продухов не было. Я поморщился, почувствовав неприятный запах немытого тела и человеческого кала.

– Свечу передай, – повернулся я к стражнику, и тот с дико недовольным видом исполнил мою просьбу.

Вытянув перед собой руку с источником света, я смог разглядеть всю убогость обстановки в этой каморке: два ведра, от которых несло дерьмом, куча прелой соломы на полу и вбитые в стену цепи с кандалами. Повернувшись, сумел разглядеть в углу тюфяк, на котором лежал человек. Боярич оказался очень похож на отца: такое же благородное узкое лицо с узким же носом и высокий рост. Только вместо чуба обычная короткая стрижка, вроде той, что я сам носил.

– Ты поаккуратнее, он злющий, кинуться может, – услышал я из-за спины предупреждение тюремщика.

Но к каким-либо активным действиям лежащий на тюфяке человек, был явно неспособен. Глаза его оказались закрыты, а тело сотрясала мелкая дрожь. В свете огонька свечи кожа парня выглядела неестественно бледной, и по ней катились крупные бисерины пота.

И тут я почувствовал, что меня начинает разбирать какая-то странная злость. У этих ублюдков еще хватает совести обвинять кого-то в жестокости! Сами держат парня, пусть и преступника, в таких условиях, где и пару дней протянуть – великое чудо.

– Это что такое? – зарычал я, повернувшись к тюремщику.

– Боярич Никита Лукич, – ответил тот, почему-то сделав шаг назад.

– Я вижу, кто это. Почему он в таком состоянии? – я наклонился и дотронулся ладонью до лба пленника. Кожа его оказалась обжигающе горячей. – Он у вас помрет со дня на день, если ничего не сделать.

– Ну, помрет и помрет, – пожал плечами стражник. – Его все равно пообещали через месяц повесить, если его отец не придет и не сдастся.

– Идиот! – заорал я. – Ты хоть представляешь, что сделает боярин Лука, если узнает, что его сына в темнице сгноили?! Иди лекаря сюда зови, сейчас же!

– Да много чести еще, лечить его, – заартачился тот.

И тогда я не выдержал. Схватившись за рукоять меча, наполовину выдернул его из ножен и заорал:

– Это боярич, ты, смерд! Он благородной крови, одна ее капля больше стоит, чем вся твоя жизнь! Бегом за лекарем! – я сделал шаг вперед, полностью освобождая лезвие меча.

В тот момент я искренне верил, что если, тюремщик не исполнит моего приказа, то я зарублю его. Но тот похоже проникся, развернулся и медленно потрусил куда-то прочь из подземелья, даже свечу не прихватив. На секунду я забеспокоился: вдруг он кликнет товарищей, и стражники сообща зажмут меня в этой камере.

Но на помощь он вроде не звал, поэтому я решил, что суетиться нет смысла. Лучше уж заняться тем, зачем я сюда пришел: попытаться переговорить с бояричем, раз уж нас так любезно оставили наедине.

Я спрятал клинок, подошел к валяющемуся на тюфяке парню, пытаясь хотя бы прикинуть, что тут могу сделать. Пришло время вспоминать уроки матери, что она там рассказывала про лихорадку?

Понятное дело, что для нормального лечения нужно перенести парня в теплое и сухое помещение, полноценно кормить, да и лекарственные настойки и припарки лишними не будут. Но что можно сделать просто, чтобы привести его в чувство и поговорить?

Не придумав ничего лучше, я оторвал от когда-то нарядной суконной рубахи боярича длинную полосу ткани, подошел к ведрам. Насчет их назначения я угадал правильно: одно было для нужды, а во втором, похоже, приносили воду. Вода была мутной и затхлой, но по крайней мере, холодной.

Смочив в ней тряпицу, я сложил ее в несколько раз и положил парню на лоб: прохлада должна была принести ему облегчение. Тогда я схватил его за плечо и потряс,