Сны разума - Дари Псов

Доктор опустился в кресло с медлительностью человека, которому принадлежит время. Его пальцы, длинные и бледные, сложились в замок.

– Как ваше состояние здоровья, мистер Рейнс? – спросил он, и его тон был слишком заботливым, чтобы быть искренним.

– На твердой земле. Пока что.

– Вам часто снятся кошмары, мистер Рейнс?

Я хмыкнул.

– Это часть работы. Но я здесь, чтобы задавать вам вопросы, а не отвечать на них, док, – я специально стоял, чтобы не брать на себя роль его пациента.

– Мистер Рейнс, – Грейвз без тени смущения улыбнулся, но эта была улыбка не дошла до его уголков глаз. – Ваша работа связана с высоким риском. И психическое давление – один из её главных факторов. Когда вы были в последний раз у врача? Может, воспользуетесь шансом? Бывает, что вы забываете вещи? Обычные, бытовые?

– Хватит, док. Моих ментальных способностей пока хватает, чтобы быть детективом. – Я подошёл и опёрся на его стол. – И именно этим я и намерен заняться прямо сейчас.

– Простите, просто… Потеря памяти иногда бывает побочным эффектом стрессовых ситуаций. А ваша работа – борьба со стрессом. Иногда буквально.

Я забрал свои руки с чужого стола:

– Вы думаете, что мистер Лонгфорд подвергся пси-атаке.

– Да, – он вытянул руку, указывая на один из плакатов – схематическое изображение разрезанного мозга. – Когда мозг подвергается пси-воздействию, появляются аномалии в лимбической системе, – он прошёл пальцем вдоль мозга как скальпелем. – Гиппокамп может быть подвержен атрофии, в редких случаях можно зафиксировать разрастание тканей в лобной доле, словно мозг пытается адаптироваться.

Я посмотрел на плакат, затем снова на доктора.

– И всё это можно определить без вскрытия?

Грейвз кивнул:

– Безусловно. Говорят, глаза – врата в душу. Как доктор, я это подтверждаю, если поиграться определениями.

– У вашего работодателя был какой-то особый проект прямо перед смертью? – спросил я, возвращаясь в тему, которую мог понять. – Что-нибудь странное? Экспериментальное?

Доктор слегка склонил голову, размышляя, стоит ли отвечать прямо, или лучше позволить мне заблудиться в догадках.

– Меценаты – люди с широкой душой, мистер Рейнс. У них должно быть много разнообразных проектов. И господин Лонгфорд не исключение. – Доктор выдержал паузу, словно давал возможность мне самому додумать нужный вывод, но, видимо, разочаровался в моей скорости, потому что продолжил сам: – Но я всего лишь его семейный доктор. Его проекты меня интересуют только в качестве стимулов его спокойствия или стресса.

Как ни странно, я ему верил. Верил, что именно так он это и воспринимал.

– Я должен проникнуть в ваш разум.

Доктор Грейвз слегка переместил вес тела, скользнув взглядом по кабинету, как человек, которому вдруг надоело место, в котором он находится.

– Вы подозреваете меня? – голос его прозвучал почти лениво, с оттенком утомлённого актёра, которому урезали зарплату. Он не хотел этого. Разумеется, не хотел. Он изучал псионику. Он знал о загрязнении. Но он также знал, что отказаться – значит признать, что есть что скрывать.

– Конечно, – я пожал плечами и сделал маленькую паузу, давая словам разойтись по комнате, пропитаться ею, словно крепкий алкоголь в старое дерево. – Это моя работа – подозревать всех. Я вас вижу первый раз в жизни. Почему все реагируют на это так, будто я должен из вежливости первой встречи исключать их из списка подозреваемых?

Доктор Грейвз молча снял очки и медленно, как хирург, убирающий инструмент после операции, и положил их на стол. Его глаза, холодные и проницательные, скользили по моему лицу, как у скульптора, изучающего мрамор перед работой, прикидывая, где можно ударить, а где стоит оставить поверхность нетронутой. Или как таксидермист, оценивающий, что можно сохранить, а что уже мертво. На миг мне показалось, что это он должен был проникнуть в мою душу, а не наоборот.

– Давайте, – сказал он.

Я сел напротив. Револьверы. Вздох. Закрытые глаза. Шаг внутрь.

Тёмная твердыня

Я открыл глаза, и мир взревел. Не просто заговорил, не просто застонал, а именно взревел, как звериная машина, загнанная в угол на полном ходу своих двигателей. Воздух был густым, тяжёлым, словно его выдохнули из лёгких какого-то древнего чудовища. Он пропитан гарью, копотью, чем-то, что не имело запаха, но давило на грудь, как камень, привязанный к шее. Над головой ворочалось багровое небо, осыпая землю клочьями пепла и чёрного снега.

Циклопические шпили замка пронзали небо, как шрамы на изуродованном лице мира. Они тонули в пепельной мгле, и лишь местами можно было разглядеть их огромные, уродливые силуэты – башни, скрученные, как сломанные пальцы. На их каменных пластах метались тени, и когда ветер гнал клубы пепла, становилось ясно – это не просто тени. Это древние письмена, выцарапанные на стенах, будто их оставили когтями на обугленном черепе. Где-то внутри этих стен, в самом сердце этого каменного чудовища, таился его владелец.

Я перевёл взгляд под стены замка, и передо мной разверзлась бездна. Схлестнувшиеся легионы. Со стороны замка выстроились в идеальные ряды рыцари, закованные в латы, отливающие холодной сталью. Они двигались резко, как часовые механизмы, каждый их шаг был рассчитан до дюйма. Их клинки не просто разили противника, они разрезали само пространство, как скальпели, ведущие операцию по живой ткани.

Против них бушевали демоны – хаотичные, разных размеров, уродливые, как будто сошедшие с картин Иеронима Босха под стероидами. Их тела тряслись, как дрожащие в конвульсиях узники, их рты были раскрыты в немом крике, но их голоса исчезали в этом мире, как мечты и надежды – в настоящем. Грейвз не позволил себе быть ими. Глубинными эмоциями, как страхи и страсти. Он отсек их, отторг, и теперь они проигрывали.

Я провёл языком по пересохшим губам. Пепел уже нашёл их.

– Шизофрения, у него могущественное и обширное сознание.

Я шагнул вперёд, и пепел под ногами с хрустом осел в трещины камня, как прах давно сгоревших надежд. Замок возвышался передо мной чёрной громадой, его стены казались не просто строением, а массивной, окаменевшей идеей, которая когда-то вырвалась из подсознания и застыла в веках.

Врата – огромные, из чёрного железа, исписанные формулами и древними письменами, словно нагло сообщали: "Если я раскрываю эти тайны на вратах, то что же ждёт за ними?". Над ними изгибались барельефы – переплетения каббалистических символов с научными схемами.

Что-то ожило. Они выступили из камня без единого звука, словно не двигались, а просто были здесь всегда, но только теперь решили показаться. Двое исполинов, сложенных из древнего базальта, осыпанных пергаментами под восковыми печатями, встали перед воротами. Их доспехи срастались с телами, на плечах не