Хайо, адотворец - Мина Икемото Гош

class="p1">Между большим и указательным пальцами лежащего виднелся бледный шрам. Несуразный извилистый цветок, вырезанный Мансаку, – потому что Дзун поспорил, что острие невидимой косы Мансаку не способно достать его с расстояния в два кэн, а Мансаку был вдребезги пьян и принял вызов.

Хайо сама перевязывала эту руку.

Она наблюдала за жизнью мальчика с Оногоро целую зиму, и теперь эта жизнь, яркая и теплая, угасала у нее в объятиях.

– Дзун-сан? – позвала она. Мансаку застыл, но не обернулся. Он стоял на месте, закрывая Хайо и Дзуна от взглядов немногочисленных любопытных прохожих. – Дзун-сан, это Хайо из Коура. Узнаешь меня?

Дзун приподнял голову, чтобы посмотреть на нее. Из-под газеты раздался жуткий сухой хруст.

– Мансаку, помоги снять!

Мансаку нагнулся и коснулся пальцем газетного колпака. Бумага вдруг рассыпалась, взорвавшись бумажной метелью, тут же унесенной ветром. Мансаку, поперхнувшись, сел на землю, и тут из-под газеты показались растрепанные волосы Дзуна, а потом его лицо…

Это лицо было сморщенным и серо-бурым. Кожа облепила череп. Губы, вытянутые в тонкую белесую полоску, приоткрывали мертвые десны. Глаза покрылись коркой засохшего гноя. По щекам бежали белые полоски соляных кристаллов, в глазницах лежала густая слизь. Такие же кристаллы сверкали в волосах.

Солевые следы совпадали с цветными полосами проклятия на стеллароидных снимках. Слезы. Из глаз Дзуна ушла вся вода, а когда иссякли глазницы, проклятие перешло на лицо, голову и мозг.

Почему? Чем Дзун заслужил такое?

– Кто это сделал? – Хайо взяла его за руку, сжала. Она чувствовала, как память этого юного и дерзкого искателя приключений покидает ее. – Кто тебя проклял, Дзун-сан?

Дзун застонал. У него не было век, солнце светило ему прямо в лицо. Мансаку передвинулся, чтобы на него падала тень.

– «Все в полном порядке». Феерический идиот! У тебя, знаешь, кое-что похуже очагового облысения. – Он понизил голос, обращаясь к Хайо: – Особое поручение?

Хайо кивнула. Она кожей чувствовала, как в ней завязывается узел, как тянутся нити, сплетаясь в сеть, что приведет ее к особому поручению. Дзун умирал, и в этот момент эн адотворца связывала ее с кем-то на Оногоро – с тем, кто попросит отомстить за его смерть по специальному заказу.

По которому живые платят за мертвых.

Может быть, даже собственной жизнью.

– Вот и первый, – сказала Хайо.

Мансаку медленно кивнул, потом взял Дзуна за свободную руку:

– Дзун, ты слышал? Хайо с тобой. Кто бы это ни сделал, он получит свое сполна.

Уголки губ Дзуна разошлись. Его скукоженный язык шевельнулся – вверх, вниз, как рычаг. Хайо прижалась лбом ко лбу Дзуна. Скрипнула соль.

– Ты столько вынес. – В яростных сполохах воска она видела его огонь, борющийся с порывами ветра, его жгучее желание гореть и дальше. – Ты молодец, Дзуньитиро Макуни. Спасибо, что доверил мне свою смерть. – Готовая испытать боль утраты, она говорила то, что должна была сказать, потому что жить – значит гореть, а гореть было так трудно. – Спасибо тебе за жизнь, Дзун-сан.

С выдохом, полным запаха пыли, свеча погасла.

Хайо уложила Дзуна на мост. Солнце светило ему прямо в лицо. Она рефлекторно потянулась закрыть ему глаза, но вдруг вспомнила, что у него нет век.

Мертвое тело не знает, открыты у него глаза или закрыты, но это было так неправильно. Хайо оглянулась, ничего не нашла и потому полезла в висящую на поясе сумку и вытащила единственное, что подошло бы в данной ситуации.

Мансаку оцепенел, уставившись на кусок желтого шелка цвета дикой розы:

– Это же…

– Да, это кусок маминого ритуального хаори. – Хайо виновато отвела взгляд. – Я знаю, что она ужасно к тебе относилась. Прости, что не сдержалась и забрала.

Он взял ее за руку:

– Я слышу только, что ты порезала накидку Хатцу на тряпки. Давай. Пусть пойдет на пользу.

Хайо накрыла глаза Дзуна шелковым отрезом и завязала концы. Самую неприглядную часть проклятия удалось закрыть. Оно выглядело отвратительно; после подобного зрелища люди часто забывают личность и запоминают только ее смерть. Этого никто не заслуживает. Человек должен значить больше, чем обстоятельства собственной смерти.

Она подняла голову, ощутив на себе пристальные взгляды. Зрители. На ступенях театра снова появилась та пожилая дама, а с ней кто-то еще с замотанным шарфом лицом.

– Беру назад все гадости, что я говорил об адотворческой эн. – Мансаку уложил украшенную цветком руку Дзуна ему на грудь. – Она привела нас к Дзуну, а его – к нам. Я люблю эн. Я ее новый адепт.

Хайо стряхнула соль с коленей:

– На этом все.

Мансаку в последний раз коснулся рук Дзуна, поклонился, потом встал. Несколько новых зевак попятились, отводя глаза.

– Что? – уставился на них Мансаку. – Боитесь подхватить от нас его проклятие?

– Говорят, такое возможно, – ответил кто-то. – Дурная эн. Метка смерти.

– Значит, дурная эн и метка смерти, да? Получается, если я к вам сейчас вот так… – Мансаку с поднятыми руками двинулся на зрителей, но вдруг остановился и задрал голову.

Вместе с Хайо он заслонил тело Дзуна: прямо на них летела безголовая лошадь. Она врезалась в мост, полыхнув синим огнем из обрубка шеи с такой силой, что всадника выбросило из седла.

Взорвалась пыль.

Вскрытые водородные жилы моста зашипели, резко отключенные автоматикой.

Тодомэгава, бог-проклятолог, цепляясь скрюченными пальцами, выбрался из дыры в дощатом настиле, кашляя сияющей жижей, похожей на расплавленный металл. Его темно-фиолетовая форма покрылась пылью и стала сиреневой.

Безголовая лошадь топала по обломкам досок и фыркала.

Тодомэгава заметил Хайо и Мансаку и вытаращился:

– Вы!

– Рады встрече. Ничего не сломал? – деловито поинтересовался Мансаку. – Шикарное сальто.

– Жаль, что ты раньше сюда не добрался, – пробурчала Хайо.

– Как смог, так и прибыл! – Резкий голос бога эхом зазвенел между башнями. На шее Хайо зашевелились волоски. В глазах Тодомэгавы запрыгало серебристое пламя. – А теперь убирайтесь от тела! Быстро!

– Ладно, ладно, не кипятись.

Мансаку медленно поднялся и отошел от Дзуна:

– Идем, Хайо. Пусть профессионалы разбираются.

– Буру-тян! – Тодомэгава подозвал лошадь, и огненные фестоны на ее шее затрепетали. – Проследи, чтобы эти двое никуда не делись. Я с ними еще не закончил.

Безголовая шея повернулась в их сторону. Буру-тян взмахнула хвостом, и в следующее мгновение выплеснувшийся огонь прижал их к перилам моста.

Тодомэгава сосредоточенно потер нос, потом простер ладонь над телом Дзуна. На мгновение Хайо ощутила напряжение, словно кто-то натянул ткань.

– Что ты делаешь? – спросила она.

– В момент смерти, когда рвется эн между про́клятым и тем, кто наложил проклятие, происходит кратковременная обратная связь. Эхо проклятия возвращается к его автору. Иногда мне удается отследить и найти его. – Тодомэгава убрал руку. – Но тут бесполезно. Как и при жизни Макуни. Какой бы бог его ни проклял, его нет в сети.

– С чего ты взял, что Дзун-сан был проклят именно богом? – спросила Хайо.

– Макуни не мог никому рассказать о своем проклятии. Такое только боги делают.

– Уверен?

– Я целый месяц корпел над делом Макуни! Уверен, да! Я профессионал, я провел все тесты! Это точно дело рук бога. Такого, которому явно плевать на правила, касающиеся проклятий! – Раздался треск. Лошадь дернулась. Тодомэгава поднял кулак, которым только что шарахнул по доскам моста. – Я прошу прощения, Дзуньитиро Макуни. Я не смог определить причину твоего проклятия и личность того, кто его наложил. В качестве наказания я готов принять метку своих невыполненных обязательств.

На кончике носа Тодомэгавы повисла сияющая алая капля крови. Он шмыгнул. Хайо было почти жаль его. Она спросила:

– А для проклятий есть какие-то правила?

Тодомэгава одарил ее таким суровым взглядом, что ей сразу вспомнились самые тупые ее одноклассники.

– Когда бог проклинает человека, он обязан по доброй воле заявить