Призма тишины - Роман Викторович Титов

– Если бы я был лабораторией, где бы я находился?

Я медленно повернулся вокруг своей оси, пытаясь хотя бы по косвенным признакам вычислить заброшенный лагерь риоммцев. То, что я видел его при заходе на посадку, задачу, увы, не облегчало.

Один из тех астероидов, что слабо мерцающей сетью опутывали весь видимый горизонт, следуя периоду орбитального вращения, сместился в сторону, позволив косым солнечным лучам высветить набор модульных строений, расположенных уже знакомым шестиугольником.

– Ага, – выдохнул я и двинулся к цели.

Не надо думать, будто все это далось мне с легкостью похода в булочную. Лейров сызмальства приучают к суровой дисциплине разума. Пробудить в себе способность касаться Теней – одно дело, уметь контролировать поток – совсем другое. Я, рожденный в Цитадели с уже готовой предрасположенностью к управлению Тенями, избежал большинства зубодробительных практик, через которые проходили все без исключения алиты-приемыши. Я был уникален в плане свободолюбия, и именно эта уникальность сыграла со мной злую шутку. Всю жизнь, после того как мама пропала, я ощущал себя пленником Яртеллы и грезил тем днем, когда скину с себя орденские путы и смогу дышать полной грудью. Я жаждал свободы. Неопытный и наивный, я не понимал, что одной из граней той пресловутой свободы было одиночество. Лейры, неважно какими талантливыми бы они ни были, неизменно на голову превосходили нормалов, а годы, проведенные в среде себе подобных, провоцировали мыслить определенным образом. Я был уверен, что подобное меня не коснется. Я рвался к одиночеству. Прочь от Цитадели, прочь от Бавкиды и Ра. Возможно, в некотором роде даже от Эйтн. Но я никогда по-настоящему не понимал, что такое одиночество на самом деле. Пока не завис над огромной пропастью посреди ледяной и совсем негостеприимной пустоши – соринка на лике Вселенной, которую та может смахнуть и даже не заметить.

Тишина, чьим обрамлением служил лишь мой слегка учащенный пульс, давила на сознание и, чтобы не скатываться в отчаяние, я продолжил разговаривать с собой.

– Кажется, не так уж и сложно.

К тому моменту, как мне удалось подобраться вплотную к постройкам, оставленным риоммскими исследователями, запас энергии сократился почти наполовину. Тем не менее расстраиваться я не спешил. Дышать стало чуточку сложнее и даже появились первые признаки сонливости, только это все равно не мешало мне оценить масштаб базы, вблизи оказавшейся не такой уж и маленькой. Общей площади шестиугольника хватило бы, чтобы посадить на его крыше сразу пару кораблей размера «Шепота». Но поскольку высота едва ли превышала пару метров, это наталкивало на мысль, что в глубину лаборатория могла оказаться значительно больше, чем способен определить невооруженный глаз.

С немалым трудом отыскав шлюзовые ворота, я еще несколько драгоценных минут потратил на то, чтобы найти способ открыть их. Логично было предположить, что после того, как риоммцы в последний раз покинули базу, они законсервировали ее, на случай, если выпадет возможность вернуться. Вопрос оставался, насколько серьезен был этот блок и смог бы я через него пробиться.

– Интересно, как тут с энергией?

Я бы здорово струхнул, если б ответ все же прозвучал, однако границы моего вынужденного уединения никто не спешил нарушать. Тогда я попробовал разобраться со всем самостоятельно. Итог вышел довольно предсказуемым: не без помощи вездесущих Теней, я-таки оказался внутри.

Мне, в некотором смысле повезло. Пробравшись внутрь, я недолго блуждал в практически полных потемках. Сделав несколько кругов по узким и совершенно однотипным коридорам, я нашел установку преобразователей энергии и после недолгой возни перезапустил генератор. Станция ожила.

В весьма условном смысле, конечно же: темные коридоры перестали быть темными (хотя светом их тоже не залило), ожили несколько операционных терминалов, и даже появилась гравитация. А вот с атмосферой не повезло.

Как только меня, фигурально выражаясь, сбросило с «небес» на землю искусственно созданным полем тяготения, первым порывом было стянуть опостылевший шлем. Лишь тоненький голосок осторожности заставил повременить с этим делом и для начала проверить наличие безопасной среды.

Датчики скафандра моментально подтвердили, что чуда не случилось, и я, едва ощутив душевный подъем, скатился в тревожность. И никакие дыхательные гимнастики изменить это положение не помогли.

Впрочем, от стремления выжить любыми средствами я тоже не избавился.

Встроенный в скафандр хронометр отпустил на попытки немногим менее часа. Этого не хватило бы даже на то, чтобы обойти лабораторию, в действительности оказавшуюся немалых размеров, целиком. Не говоря уж о попытках отыскать запасные баллоны с кислородом. И все же я не остался на полу и, приложив некоторые усилия, направился к центру связи.

Это был короткий переход между одним модулем в другой, но он помог мне лучше понять, что здесь вообще произошло несколько месяцев назад. Рассказ Эйтн о трагедии исследовательской группы, подозрительная деятельность Кукольницы и пространные объяснения Мамы Курты об оставленной ею ловушке ситуацию не проясняли. В отличие от давно засохших, но вполне читаемых кровавых разводов, видневшихся на полу, стенах и потолке.

Кровь была везде.

Но помимо нее, нашлось место и для кое-чего более пугающего. Не останков разорванных на части тел, но неких жутковатых образований, до странного бесцветных кристаллических структур, проросших, казалось, в самую суть лаборатории. В каждой следующей комнате, через которую я ступал, они незабываемым узором покрывали любую доступную поверхность: от перевернутых столов и кресел до разбитых вдребезги компьютерных терминалов и другого лабораторного оборудования.

– И ни единого трупа, – пробормотал я, с досадой разглядывая очередную с корнем выдранную панель и стараясь ничего не касаться. Мечты отыскать внутри комплекса хоть что-то полезное вместе с решимостью продолжать поиски таяли на глазах.

Пока слонялся по закоулкам, я не заметил, как утомился. С каждой минутой все труднее дышалось, а внутри скафандра как будто накапливалось тепло. Как только внутренняя сторона визора начала запотевать по краям, я понял, что пришла пора перевести дух. Перевернув ближайший стул, тяжело, с кряхтением опустился на пластиковое сидение и уставился в одну точку. Мысли текли вяло, напоминая по тягучести патоку, и, несмотря на все попытки сохранять позитивный настрой, все время сворачивали в русло сожалений. Не таким представлял я себе конец этой истории. Не таким. И суть дела не в героизме и желании запомнится потомкам, но скорее в вине. Я приложил руку к тому, чтобы история развернулся именно таким образом и, как бы в дальнейшем не развивались события, нельзя отрицать, что во многом их первопричиной