Почему я? - Владимир Германович Корешков

Земле? – подумал я. – Она решила, что я испугаюсь, или не доверяла до конца? Боялась, что вдруг переметнусь на другую сторону? Ведь человеческая душа потемки, а особенно душа древнего для нее человека, и не важно, что думает по данному поводу Отец – машина, которая выбрала меня».

– А самое главное, – продолжила Светка, – что дело будет обтяпано таким образом, что якобы сам Создатель решил своей карающей десницей от них избавиться. Круто, правда? И Великий уравнитель в очередной раз утрет нос Создателю.

– Свет, ты соображаешь, что говоришь? Какой нос? Ведь в результате всего погибнет столько народу. Тебе их не жаль?

– Кого я должна жалеть? Еному Отре – этого сластолюбивого слизняка, способного только жрать, гадить и воровать, или упыря Тами с его отмороженными подонками, уголовниками, а может самого генерал-фельдмаршала Эбу – этого недоумка, который вообразил себя господом богом?

– Но есть же миллионы других – честных, добрых, хороших, достойных жить, любить, заводить семьи.

– Перестань, – махнула она рукой. – Я здесь на Грелиоссе довольно долго. Остальные такие же ублюдки, недочеловеки, готовые на все, чтобы забраться по головам к кормушке повыше, топча окружающих. Да и не люди это вообще, висбуки – тупиковая ветвь развития. Так что… что они есть, что их нет, не вижу разницы. Мне до них нет никакого дела. С их исчезновением Вселенная станет только чище.

– Где сейчас находятся члены двух других наших экспедиций? – задал я давно мучивший меня вопрос.

– Извини, милый. Здесь Грелиосс, а не Земля, поэтому Женевская конвенция не действует и на пленных не распространяется.

– Что ты имеешь в виду?

– То самое. Мы не звери – каждому предоставили выбор: или ты переходишь на нашу сторону, или прости, тебя больше нет, мы вычеркиваем тебя из списка живых. Хотя это только формальность. Они все и так считались до этого мертвыми.

– Кто-то согласился?

– Конечно. Когда человека ставят к стенке, то он быстро начинает соображать, что жить лучше, чем гнить в земле. А кому служить – какая на фиг разница.

– И много таких сообразивших? Нет, немного, но в каждой экспедиции такие есть.

От ее откровений я был в шоке.

– Боже мой, Свет, как же я тебя не разглядел раньше.

– Я всегда была хорошая актриса – макияж поярче, линзы, меняющие цвет глаз, чуть изменила голос и вуаля – ты меня не узнал.

– Я не об этом. Свет, я просто не пойму, когда ты превратилась в чудовище? Или была такой от рождения?

– Называй как хочешь, но я буду щедро одарена после выполнения задания. Получу в награду вторую молодость и вечную жизнь, плюс могу выбирать планету по своему вкусу и усмотрению и занимать там самые высокие посты. – Светка мечтательно сладко потянулась, подняв руки кверху. Ее тяжелые, упругие груди качнулись как маятник из стороны в сторону. Она проследила за моим взглядом. – Господи, Олежек, как вы мужики предсказуемы. Я думаю, мы с тобой поладим. – Она нежно потрепала меня по щеке, потом ее руки пробежались по моей груди, животу, бедрам и остановились, крепко и в то же время очень ласково сжав выступающею часть меня, заставив затрепетать.

Светка расценила это как очередную победу, наклонившись к нему поближе.

– Что ты хочешь? – промямлил я.

– Вопрос, чего хочешь ты? – Видя, что я молчу, она решила форсировать события – сильнее сжала его в ладонях и сделала несколько плавных, поступательных – верх-вниз – движений, вынудив дернуться от удовольствия. – Я дам тебе все, Олег, – зашептала она быстро и страстно, – это же наш с тобой шанс. Ты получишь то, о чем мечтал – меня на веки вечные. Мы с тобой будем вместе наслаждаться жизнью и друг другом. Ты сможешь чувствовать меня каждый день и каждую ночь. В любое время я буду принадлежать только тебе. И для того, чтобы это случилось, чтобы сбылись наши с тобой мечты, нужен пустяк – надо лишь тебе перейти на нашу сторону, сдать членов своей команды и сделать это так, чтобы мы взяли их без сопротивления. Не хочу терять своих людей. Это не предательство, не думай, они и так обречены, а ты им можешь дать возможность жить вечно, уговорив их. И все будет хорошо. Сделаешь эту мелочь ради меня, правда? – Она увеличила нажим и амплитуду движений. Мое тело сейчас было согласно капитулировать и принять все ее условия без оговорок, особенно этого желала та часть, которую она крепко держала в своих ухоженных руках и готова была вот-вот поглотить жадными, страстными и очень опытными губами, как только я скажу да, но мое сердце, душа и разум говорили: «Нет, Светик, не выйдет, ни за что. Пусть кто-то расценит это как полную глупость и конченый дебилизм, но этот лот с моим именем можно снять с торгов, аукцион не состоится. Я не продаюсь».

На меня снизу вверх выжидательно смотрели ее глаза – два голубых колодца чистой, родниковой воды, но теперь они не казались мне таковыми. Я видел, как проглядывают в их глубине черные, бесконечно мутные омуты.

– Ну решайся! – теребила она меня.

– Сколько их было у тебя?

– Кого? – спросила она.

– Мужиков, которых ты звала за собой?

– Перестань, милый! Не надо меня ревновать, – опять она не поняла, что я имел в виду. – Я любила всегда только тебя. И потом ты, так я понимаю, время тоже даром не терял.

– Ты о чем?

– Я о той девке, с которой ты трахался. Как ее? Аня, кажется зовут. Крайне вульгарная особа, я тебе скажу. Ты, потеряв меня, потерял вкус, совсем разучился выбирать женщин, но я на тебя не обижаюсь, потому что это сейчас не важно. С сегодняшнего дня у тебя буду только я, и ты забудешь обо всех других. Мы начнем с тобой все снова, с чистого листа.

– Так что, Аня у тебя? – почти заорал я. – В плену?

– Не дергайся ты так, милый. Конечно, она у меня. Эта глупая, самодовольная дворняжка думала, что кого-то может провести.

В дверь громко постучали.

– Кто там? – строго спросила Светка. – Я же, по-моему, ясно приказала: меня не беспокоить. Ответа не последовало, но постучали еще громче и еще настойчивее. – Интересно, что там стряслось? – поинтересовалась Светка сама у себя. – Придется открыть.

Она оторвалась от меня и встала с кровати.

– Стой, погоди! Скажи, с Аней все в порядке?

Светка, полностью проигнорировав мой вопрос, как была в чем мать родила, так и направилась к двери. Кого ей стесняться? Лишь на пороге, подло ухмыляясь, бросила мне:

– Не уходи никуда, дорогой,