Эридон. Игры судьбы - Савушка

Я недовольно поджимаю нижнюю губу, опуская лук. Это явно не то, что хочется услышать после моего горделивого заявления: «Я стану лучшим стрелком Долины!».

– Правда, Асти, это не стойка, а какое-то недоразумение, – не унимается Арес.

И ведь не скажет, как нужно стать, пока я сама не попрошу. Мы давно с ним условились, что он не дает мне непрошеных советов. Только вот условия про «не смеяться над сестрой» не было, а надо бы.

– Хоррррошо, – сквозь зубы цежу я. – Покажи, как нужно.

– А волшебное слово? – брат перестает смеяться, но глаза сияют смешинками.

– Не расскажу папеньке о твоей ночной вылазке к Сандре, – отвечаю с самой невинной улыбкой.

– Ах ты, маленькая шантажистка, – притворно возмущается Арес, после чего подходит ближе.

Взгляд его становится серьезным, от прежнего веселья не остается и следа.

– Мало иметь зоркий глаз для успешного выстрела. Правильная стойка – половина твоего успеха.

– А вторая половина? – мой голос выдал нетерпение.

– Качество лука, зрение, умение оценить силу ветра, угол направления, сила натяжения тетивы и капелька удачи, – перечисляя, он загибает по одному пальцу левой руки на каждый пункт, а когда они заканчиваются, поднимает большой палец вверх на другой руке.

– Не очень вдохновляет, впрочем, как и всё, что касается обучения.

– Брось, ты всегда схватываешь на лету, – ладонь брата отпускается на мою макушку и треплет волосы.

Его излюбленный жест, который меня очень раздражает. Потом вечно на голове «воронье гнездо». Не дав мне возмутиться, он переходит к делу, и я мгновенно забываю о своих волосах.

– Ноги на ширине плеч, стопы направлены немного в стороны, это обеспечит устойчивость. Ведущую ногу можешь выставить чуть вперед, задняя – под прямым углом к линии прицеливания.

Он говорит и одновременно корректирует мою стойку. Под направляющими движениями его рук моё тело постепенно занимает нужное положение.

– Вес распредели равномерно по ногам, но со смещением на переднюю, чуть согни колени. Прямые ноги не дадут нужной гибкости. Корпус чуть вперёд, – брат слегка надавливает на спину, и я подаюсь вперед. – Таз слегка назад. Это создаст угол для контроля прицеливания. Плечи вверх не поднимай, – шлепок по плечам, которые я тут же опускаю. – Лопатки собраны, но плечи расслаблены. Твои плечи, бёдра и ступни должны образовать прямую линию. Теперь поднимай лук и натягивай тетиву.

Арс отходит на шаг, спереди критически оглядывая композицию взглядом скульптора.

– Ты слишком напрягаешь руку с тетивой, она должна быть расслаблена… Нет же, упорная рука остается прямой, – лёгкий хлопок по согнутому локтю. – Локоть второй руки подними выше уровня плеча. Да-да, вот так. Подбородок чуть вверх и теперь – самое важное.

Он снова рядом и, взяв мою руку, что держит тетиву, отводит её назад так, что я большим пальцем касаюсь щеки.

– Когда только начинаешь учиться стрелять, это помогает держать угол. Не бойся, тетива не заденет твоё прекрасное личико в момент выстрела, если будешь следить за локтем. А теперь… отпускай.

В цель я попадаю раза с двадцатого…

Но с тех пор почти никогда не промахиваюсь. Арс был прав: правильная стойка — половина успеха.

По щеке скатилась невольная слеза, проложив дорожку до подбородка. Арс был ярким пламенем, которое зажигало каждый мой день. Я не знаю, что с нами происходит после смерти. Не знаю, есть ли вообще что-то другое, когда здесь приходит конец. Но так хочется верить… верить, что ему хорошо.

Ты верил, что близкие не оставляют нас после смерти навсегда, что раз в год они слышат все, что мы им скажем.

И я говорю тебе:

– Я помню, как мы смеялись над пустяками, как ты всегда умел найти свет даже в самых тёмных моментах. Ты был самым близким, самым родным. И теперь, когда тебя нет – нет и меня. Та я, которая умела быть счастливой, умерла вместе с тобой. И знаешь, время ни хрена не лечит. Оно лишь учит жить с этой болью.

Из горла вырывается всхлип, но пока мне удается его подавить:

– Мне так не хватает твоего голоса, твоего смеха, твоей поддержки. Тебя!.. – голос срывается, и слова начинают путаться с рыданиями. – Я помню, как мы мечтали о будущем, как обсуждали, кем станем, какие приключения ждут впереди…

Боль в груди, будто почувствовав, что сейчас её не запихивают поглубже, вышла на свободу, вынуждая тело встать на четвереньки, чтобы хотя бы сделать вдох. Слёзы уже непрерывным потоком горя текут по щекам, застилая глаза. Трясу головой, стараясь отогнать страшные картины, что всплывают в сознании, и пытаюсь вновь зацепиться за светлые воспоминания.

Вот Арес радуется моему первому выходу в свет. Сияет гордостью, когда я побеждаю в схватке на мечах какую-то выскочку из знати. Гладит по волосам, пока я горько плачу в подушку по первой любви. А вот он выходит из комнаты, обещая вернуться…

Пятнадцать лет назад он впервые солгал мне. Мы ведь даже не попрощались. Всё, что осталось от моего брата — горстка пепла на мраморном полу во дворце драконов.

– Ты обещал! – кричу срывающимся голосом. – Ты обещал, что вернёшься! Ты не мог так меня обмануть! Кто тебе дал право не вернуться?! – скорбь окутывает, словно тяжёлое одеяло, которое душит меня и лишает сил.

В бессилии и злости я бью, бью, бью кулаком о землю, выпуская боль, что ломает меня изнутри. Веки уже опухли так, что больно моргать, но слёзы и рыдания продолжаются. Плачу до тех пор, пока по телу не прошла судорогой дрожь, лишая сил.

…Не знаю, сколько времени я пролежала на траве, под шум ручейка возвращаясь к спокойствию. Дыхание выровнялось, я снова видела чётко, а через пелену слёз.

Каждый год одно и то же, год за годом…       

Медленно поднимаюсь на ноги, осматриваюсь. Не так плохо, как обычно, даже защитный купол остался нетронутым, словно моя стихия наконец решила сжалиться. На траве виднеются лишь несколько выжженных пятен в тех местах, где мои кулаки встретились с землёй. Ни расколов, ни пепелищ. Пожалуй, это прогресс.

А ведь в первый год… В первый год я спалила свою комнату дотла. От стен остался только каркас. Три дня после того провела у целителей – мазалась снадобьями, пила отвары, глотала горькие капли, которые «помогают расслабиться». Как будто можно расслабиться, когда внутри всё кричит от боли. Папенька тогда был против моего возвращения на фронт. Уговаривал, даже маменьку подключил – бесполезно. Я не желала