Человек-Саламандра - Александр Бирюков

– Благодарю вас, – кивнул Кантор, – примерно это я и ожидал услышать.

– Видите ли, – с сомнением сказал доктор Старк, – известно, что если утопленника, не подающего признаков жизни, но выловленного сразу после утопления, положить на колено животом и выдавить из легких воду, можно искусственно наполнить его легкие воздухом и он может начать дышать. Я усматриваю некоторую аналогию с этим методом действий, которые осуществил ваш оборотень. И это продолжает мою теорию, которая объясняет его логику в отношении человеческого организма.

– Напомните мне… – нахмурился Кантор.

– Технический подход! – воскликнул Лендер.

– Именно! – согласился доктор Старк. – Он увидел мертвеца, у которого нет очевидных повреждений. И отнесся к нему как к выключенному механизму. Он просто попытался запустить его. Ну знаете, как если бы ваши часы вдруг встали, вы встряхнете их, прежде чем нести к часовщику. Вдруг они пойдут.

– Поначалу проверю, не кончился ли завод, – заметил Кантор.

– Ну, наш потерпевший был достаточно молод, на вид, – усмехнулся доктор, – значит, завод, по мнению человека-саламандры, не закончился. Ведь это логично.

– Вы опасно заразились его логикой, – улыбнулся Кантор.

– Находите? – Старк словно прислушался к чему-то внутри себя. – Возможно. Я, извольте видеть, практикующий в стационарном лечебном заведении медик. В заведении специфическом. Здесь чаще приходится иметь дело с проявлением человеческих пороков, необузданных страстей, преступных действий. И куда меньше с заболеваниями обывателей, ведущих благонамеренную тихую жизнь. Это накладывает определенный отпечаток на методы моей работы. Приходится учиться на ходу, совершенствовать средства оказания помощи. Изобретать что-то на потребу момента. Многие методики, которые я и мои помощники применяем, несколько спорны для консервативной и оперативной медицины других клиник.

– Вы хотите сказать… – Кантор подошел к окну и встал возле огромного полукружия, за которым открывался вид на парк жандармерии. – Хотите сказать, что почувствовали некое родство подхода? Что наш таинственный незнакомец имеет отношение к экстремальной, если так можно выразиться, медицине?

– Экстремальной? – переспросил доктор Старк. – Тогда уж экстремальной медицине экстремального общества. – Ему явно понравилось редкое слово в необычном контексте. – Мне изменяет фантазия в попытке вообразить, где могли бы сложиться подобные тенденции в оказании экстренной помощи. Но первое, что приходит на ум, – доктор устремил взгляд в пространство, и добродушное лицо его обострилось, – это страна, которая ведет бесконечную, безжалостную настолько, что трудно себе вообразить, войну…

– Грустную, что ни говори, картину вы нам нарисовали, доктор, – сказал Кантор, – боюсь, специфика работы сделала вас пессимистом. Ваша вера в доброе начало человека пошатнулась. Но всё, что вы сказали, безусловно интересно и полезно.

– Рад, если помог вам, – поклонился чопорно Старк.

– Дайте мне знать, если у вас появятся новые идеи, – сказал Кантор. – Да, и держите меня в курсе о состоянии этих троих.

– Хорошо, – согласился доктор.

– Скажите, любезный Мортимер, – поинтересовался сыщик, – вы ведь запомнили, как выглядел этот… Гм… Механик.

– Нет, сэр, – не думая, ответил спасатель.

– Ничего?

– Куртка разве что, – пожал плечами Мортимер, – куртка механика дирижабля. С петлями, знаете, на плечах. Вещь приметная. Да, и еще штаны стюарда воздушного флота. Странное сочетание. Но не выдающееся. И еще руки… Не могу сказать точно. Он прятал их в рукавах великоватой куртки. Но они были странные…

– Черные, шишковатые и с перепонками? – подсказал Кантор.

– Возможно… Хотя нет! То есть и да, и нет.

– Может быть, перчатки?

– Нет, сэр! – уверенно сказал спасатель. – Я помню обычные кончики пальцев. Белые и с ногтями. Только очень короткие. Он урод?

– Не стал бы этого утверждать, – сказал Кантор, погружаясь в размышления, – а его лицо вы не запомнили?

– Нет. Сам удивляюсь, – вновь смутился Мортимер. – Вот разве что глаза… Даже не глаза, а взгляд. Какой-то изумительный взгляд.

– Приметы не богатые, – заметил сыщик.

– Ну, – подумав, добавил Мортимер, – у него были еще инструменты. Он их доставал из-под куртки. Но я ничего подобного не видел. Узнал бы, если бы увидел вновь. Но не могу описать. И еще! – Спасатель встрепенулся. – Под курткой… Я боюсь показаться смешным, но под курткой он, кажется, был зеленым и пятнистым.

– Кругом всё то же… – пробормотал Лендер. – Саламандры атакуют. Саламандры спасают. Ничего не понимаю!

– Очень естественная реакция, – заметил сыщик, – нам пора.

Примерно в то же самое время в островной части Мокк-Вэй-Сити на набережной Тэмс-ривер Остин Ортодокс подъехал к воротам ангара на своем спортивном паромоторе, похожем на поставленный на колеса наконечник копья.

Это был исключительно быстрый и мощный паромотор, на который Остин весьма полагался в предстоящей гонке Большого Приза, раз в год проходившей по улицам столицы Мировой Державы.

Остин снял кожаный шлем с очками и бросил его в руки подбежавшего техника. Вылезая из кабины, он одним кивком дал понять, что машиной вполне доволен.

Несколько техников засуетились вокруг аппарата, а гонщик прошел по ангару, бросая критические взгляды на другие машины, поднялся по лестнице и, миновав небольшой тамбур, оказался в переходе, соединявшем ангар на высоте третьего этажа с гостиницей для гонщиков и техников, стоявшей на противоположной стороне улицы.

Можно было пройти и по улице – всего-то из двери да в дверь, но накрапывал дождь, а кроме того, Остин любил смотреть на мостовую с редкими экипажами сверху. Вот и теперь. Он остановился почти посреди крытого моста над улицей и засмотрелся вдаль, в ее перспективу.

О чем он думал при этом?

О предстоящих через несколько дней гонках? Едва ли. Гонки были развлечением молодых аристократов, таких как он. Они будоражили нервы, но не задевали разум. Всё, что он мог думать о гонках, оставалось в плоскости технических вопросов, которые он регулярно излагал в письменном виде для техников, обслуживавших его спортивный снаряд.

Газовые фонари на столбах мерцали, разгораясь пуще по мере того, как дневной свет отступал под натиском грядущей ночи. Но электрические лампы, тут и там подвешенные на невидимых проволоках, протянутых над улицей от дома к дому, – горели ровным белым светом. И в этом сочетании – старого и нового – был символ, который щекотал воображение молодого аристократа.

Нет, мысли Остина остались тайной. Когда он ночевал дома, то они, в силу его особых способностей, как-то влияли на сны девушки, которую он привез в свой дом. Но теперь он был далеко от нее, и никто не мог подслушать, о чем он думает.