Ведьмы Плоского мира - Терри Пратчетт

Оба взрослых ошалело уставились на Томджона. Тот ласково кивнул им и вновь принялся за яблоко.

— Да ведь это же был монолог Червя из «Тирана»… — только и смог прошептать Хьюл. Его хваленое красноречие на этот раз напрочь отказало. — Будь я проклят! — добавил он спустя минуту.

— Послушай, он говорил точь-в-точь как… — прошептала госпожа Витоллер.

— Я должен разыскать Витоллера! — вскричал Хьюл, откидывая задний бортик телеги.

В течение следующей минуты он прыгал через обледенелые лужицы, направляясь к началу кавалькады, где глава труппы, насвистывая веселый мотивчик, вел свой театр навстречу славе.

— С пожара или на пожар, б'зугда-зьяра?[9] — весело приветствовал он гнома.

— Идем со мной! Он заговорил!

— Заговорил?!

Хьюл подскакивал, точно заведенный.

— Он декламирует роли! — воскликнул он. — Идем же скорее! И говорит он точь-в-точь как…

— …Я? — ошарашенно проговорил Витоллер несколькими минутами позже, когда весь комедиантский караван был отведен под безлиственную сень маленькой рощицы, приютившейся у дороги. — Неужели я именно так произношу этот отрывок?

— Именно так! — хором подтвердили соратники и друзья.

Юный Вилликинс, воплощающий, как правило, женские образы, легонько ткнул пальцем Томджона, который стоял на перевернутом вверх дном бочонке в центре плотного кольца зрителей.

— Малыш, а может, ты вспомнишь и мой монолог из «Развлеки себя сам»?

Томджон кивнул и начал:

— Так знайте, что не умер тот, кто погребен под этим камнем. Ведь если б только Смерть способен был внимать…

Красное яблоко солнца все ниже клонилось к взмокшим полям, по которым одна за другой лениво перекатывались клубы тумана. Видавшие виды актеры, раскрыв рты, пялились на декламирующего мальчика. Хьюл под конец монолога аж прослезился.

— Да чтоб мне провалиться, — промычал он. — Ай да сукин я сын, вон ведь какие вещи писать могу. — И он шумно высморкался.

— Неужто и я произношу все именно так? — выдавил побелевший Вилликинс.

Витоллер с отеческой мягкостью потрепал его по плечу:

— Если бы ты, малыш, мог произносить это так, как он, то не торчал бы сейчас по задницу в грязи посреди этих диких полей и не пил бы чай из капусты.

Тут он громко хлопнул в ладоши.

— Так, довольно, довольно, — заорал он, выпуская в морозный воздух клуб пара. — Все по местам, живо. Затемно нужно быть у стен Сто Дата.

Актеры, невнятно ропща, стряхивали с себя чары и брели к своим фургонам, а Витоллер поманил к себе гнома и обхватил рукой его за плечи или, точнее, за верхнюю часть головы.

— Ну, что скажешь? — проговорил он. — Недаром про вашего брата молва ходит, что вы по части магии большие умельцы. Что ты с ним сотворил?

— У него же вся жизнь у подмостков проходит, хозяин. Чего тут удивляться, что он в нашем деле поднатаскался… — неопределенно высказался Хьюл.

Витоллер нагнулся и заглянул гному в глаза:

— А ты сам-то уверен в том, что сказал?

— Я уверен только в том, что слышал голос, который превратил мои стишки в произведение, проникающее в душу и пронзающее сердце. Уверен в том, что слышал звучание голоса, вспахавшего рыхлый покров моей поэзии и заставившего ее плодоносить цветами, семена которых я безуспешно пытался в нее заронить… Кто может знать, откуда взялся этот дар?

Он бесстрастно взглянул на почему-то покрасневшего Витоллера.

— Возможно, он унаследовал его от отца… — продолжил он.

— Но…

— Да и кто знает предел ведьмовским силам?

Витоллер почувствовал, как пальцы жены мягко разжимают его сжатую в кулак руку. Когда, рассерженный и смущенный, он поднял голову, она поцеловала его в затылок.

— Перестань терзать себя, — посоветовала она. — По-моему, все к лучшему. Твой сын сегодня продекламировал свое первое слово.

* * *

Пришла весна, а бывший король, так и не причисленный к сонму мертвецов и не нашедший упокоения под могильной плитой, продолжал неприкаянно слоняться по замку, тщетно пытаясь вырваться из цепких лап древних стен.

С другими привидениями замка он старался не пересекаться.

Кампот был еще куда ни шло, хотя и мог утомить своим занудством. Однако, еще издали завидев Близнецов, Веренс немедленно делал ноги. Близнецы, держа друг друга за ручки, ковыляли на своих пухленьких ножках по полночным анфиладам замка, бесплотностью крошечных телец служа напоминанием преступлению, которое своим злодейством выделялось даже на жутковатом фоне общей практики королеубийства.

Также в замке жил Троглодит Неугомонный, чахлого вида пещерный житель в самой настоящей набедренной повязке, над личным могильным курганом которого по недоразумению был возведен Ланкр. И это еще не говоря об истошно визжащей даме, которая любила с грохотом носиться на своей колеснице по прачечной…

В один прекрасный день, презрев все увещевания Кампота, ведомый запахами стряпни, Веренс оказался в просторном, жарком, сводчатом каменном мешке, который служил замку и скотобойней и кухней одновременно. Забавно… Он ведь с самого детства так ни разу и не спускался сюда. Король и его кухня, хоть и решают одну общую задачу, предпочитают не соприкасаться друг с другом без крайней необходимости.

Между тем кухня кишмя кишела привидениями.

Но личина у этих привидений была не гуманоидная. Даже не протогуманоидная.

Здесь были олени и волы, кролики и фазаны, куропатки и свиньи. Мелькали даже некие каплевидные образования, в которых не без содрогания можно было угадать призраков устриц. Все местные призраки существовали в столь густом и тесном скоплении, что контуры их сливались друг с другом, превращая кухню в беззвучное кошмарное наваждение, составленное из расплывчатых зубов, клыков, кусков меха, рогов и прочего. Веренса тут же заметили, отреагировав на его появление чудным курлыканьем, разнесшимся скверным металлическим всхлипом. Сквозь толщи нагромождения призраков с беспечным видом шастали повара, занятые приготовлением вегетарианской колбасы.

Постояв минуту с разинутым ртом, Веренс бросился вон из кухни. В тот миг он еще раз посетовал на то, что лишен настоящего пищеварительного тракта — не может сунуть пару пальцев в рот и высвободить все, что было пожрано за последние сорок лет.

Чаще всего он искал утешение в конюшне, в двери которой, жалобно скуля, скреблись его любимые охотничьи псы — эти весьма тягостно переносили его невидимое, но почти осязаемое присутствие.

Но сейчас он скитался — какой лютой ненавистью успеваешь проникнуться к этому словцу! — по Длинной галерее, из пыльных, темных ниш которой на него глазели давным-давно скончавшиеся предки. К предкам он относился бы терпимее, если бы голоса доброй половины из них ежедневно не мучили его слух.

Веренс пришел к выводу, что отныне его существование будет подчинено двум целям. Первая заключалась в том, чтобы как можно быстрее выбраться из стен замка и